Тяжелые звезды
Шрифт:
Так что в 1993 году, когда наступила пора серьезно задуматься о наведении порядка в Чечне, в первую очередь приходили на ум именно сухие цифры наших имущественных потерь в этой республике. То оружие и боеприпасы, которые в результате беспорядков были утрачены внутренними войсками, составляли лишь малую часть в списке военной добычи мятежников. Большая часть оставленного, либо брошенного впопыхах приходилась на долю Министерства обороны. Но вряд ли стоит винить в этом армейских офицеров, которые в тот момент находились в Грозном: на их долю выпали точно такие же испытания, а их стойкость вызывает справедливое уважение. Так уж исторически сложилось, что армейского оружия и техники в Чечне было так много, что его хватило бы для оснащения в случае войны несколько полнокровных дивизий.
Другой вопрос, чем — легкомыслием политического руководства страны или скоротечностью событий, происходящих
Но и сегодня этот шаг кажется непростительным уже потому, что подобное вынужденное разделение вооружения «пятьдесят на пятьдесят», применявшееся при расставании с суверенными государствами, ранее составлявшими СССР, было совершено в Чечне, являющейся субъектом Российской Федерации. Тем более, что у нас не было сомнений в том, что рано или поздно это оружие выстрелит в нас самих.
По оценкам экспертов, в руках сепаратистов находились 2 пусковые установки тактических ракет «Луна», 51 боевой и учебные самолеты, 10 зенитных ракетных комплексов «Стрела-1», 23 зенитные установки различных типов, 7 переносных зенитно-ракетных комплексов «Игла», 108 единиц бронетанковой техники, включая 42 танка, 153 единицы артиллерии и минометов, включая 18 реактивных систем залпового огня БМ-21 «Град», 590 единиц современных противотанковых средств, около 60 тысяч единиц стрелкового оружия, не менее 740 противотанковых управляемых ракет, около тысячи реактивных снарядов для «Града», 24 тысячи снарядов для гаубиц Д-30, около 200 тысяч ручных гранат, 13 миллионов патронов для стрелкового оружия, большое количество запчастей и комплектующих для вооружения и военной техники.
Став командующим внутренними войсками, я первым делом позаботился о том, чтобы проблема Чечни не выпадала из внимания руководства российского МВД и Министерства обороны. Такое заявление в устах всего лишь командующего ВВ и заместителя министра может показаться достаточно смелым, но я, что называется, не притеснялся, полагая, что суть моей работы в том и состоит, чтобы не проворонить и не проспать реальную военную опасность. И — что очень важно — менее других зависел от зигзагов российской внутриполитической жизни. Профессиональная карьера, как я тогда считал, уже состоялась. В ней я добрался до самых главных для строевого офицера высот, и все, чем я рисковал — была всего лишь отставка, которая ничуть меня не страшила. Я служил, а не выслуживался. И потому, наверное, спал спокойно: все столичные интриги и прочие придворные хлопоты меня не интересовали, а значит, и не мешали заниматься своим делом. Карты, которые ложились на мой стол, были сугубо штабными и ничуть не напоминали те, гадальные, с помощью которых прикидывают шансы на собственное политическое долголетие. У нормального офицера этого просто не должно быть в крови.
Дудаевские военные запасы очень сильно меня беспокоили. К тому времени — после конфликтов в Кабардино-Балкарии, в Северной Осетии и в Ингушетии — я был убежден, что события на Кавказе будут развиваться наихудшим образом. Кроме того, существовала реальная опасность, что сепаратистские, изоляционистские настроения могут серьезно осложнить жизнь других регионов России. Поэтому уже в мае 1993 года я добился рассмотрения на коллегии министерства концепции реформирования ВВ, которая предусматривала передачу функций охраны исправительно-трудовых учреждений и конвоирования другому главку МВД — Главному управлению исполнения наказаний (ГУИН), а также формирование в ВВ дополнительных частей оперативного назначения.
Будущие реформы сначала детально обсуждались в узком кругу высших офицеров внутренних войск, а когда мне удалось убедить всех своих заместителей, мы решились вынести эти предложения на обсуждение в МВД.
Честно говоря, министр Ерин поначалу отнесся к ним недоверчиво. Ведь речь шла не о косметическом ремонте, а о коренных реформах, которые были способны изменить весь облик внутренних войск. Страшновато было пускаться в неведомое. Еще страшней было отказаться от привычных вещей и традиций, среди которых именно наше конвойное прошлое представлялось обществу если не единственной, то уж наверняка самой главной функцией ВВ. Вот эти представления
Понятно, почему Ерин был осторожен: еще надо было его убедить, что берусь я рушить привычное, уже имея на руках новые чертежи. За каждым словом нашей солидарной программы стояли людские судьбы, огромные деньги и перемены, которые за неимением аналогов следовало объяснять почти на пальцах. Вот и пришлось атаковать Ерина с неожиданного для него направления: «Виктор Федорович, вы знаете, что N-ская республика Российской Федерации закупила для своего МВД 14 БТРов?» Виктор Федорович изменился в лице: «Нет, я об этом не знаю. А как они могли их купить без нашего ведома?» — «Из республиканского бюджета. Сами постановили, сами выполнили. Это не наши деньги…»
Голос мой креп по мере того, как росла озабоченность Ерина: «Я сам узнал об этом только потому, что республиканский министр, с которым я нахожусь в хороших отношениях — человек порядочный, к тому же убежденный интернационалист, — недавно попросил меня выделить инструкторов для обучения собственных милицейских экипажей. Скажите, Виктор Федорович, кто может дать гарантию, что в этой республике не появится свой Дудаев? Что когда-нибудь этого министра не поменяют на какого-нибудь Алсултанова? Кто в таком случае будет противостоять мятежникам, если у меня на всю эту республику только один БТР-152, и тот не заводится, потому что 54-го года выпуска?.. Положение таково, что из-за нехватки бронетехники атомные станции и другие важные государственные объекты охраняют пешие, вооруженные только автоматами солдаты? Для сравнения: все, чем располагает весь Сибирский округ внутренних войск вместе с Новосибирским училищем — это 20 БТРов!»
Мой напор подействовал на Ерина, как и было задумано. Он легко, без споров и начальственного упрямства сразу со мной согласился: «А.С., ты прав. Ты меня убедил. Будем срочно войска реформировать».
Но что значили мои аргументы для армейцев, товарищей по оружию, которые, кажется, еще находились в плену вбитых им в училищах представлений о том, что каждый из них является защитником Отечества от врага исключительно внешнего — от заграничного агрессора. Им легче было себя представить штурмующими Лондон, чем признаться, что сепаратисты на собственном Кавказе представляют для России куда более реальную угрозу, чем танкисты Бундесвера или американские морские пехотинцы. Чечня была для них чем-то едва достойным упоминания. Все, что касалось этой темы: террористические акты, расползание оружия по стране, таинственные полеты «кукурузников» из Чечни в Абхазию и действия антидудаевской оппозиции — они, безусловно, признавали тревожным, но в то же время относили исключительно к нашему эмвэдэшному ведению. По скучным лицам армейских генералов было видно, что им наша полицейская риторика неинтересна, а сами они совместные с нами совещания высиживают лишь для того, чтобы их не обвинили в бездействии и попустительстве. В общем — для галочки. И это были не какие-то чиновники средней руки, а очень влиятельные в Министерстве обороны и в Министерстве безопасности генералы, которые были не хуже нас информированы о происходящем, но реагировали на все куда более спокойно, чем мы. На одном из таких совещаний, 25 августа 1993 года, я особенно резко ощутил, что армейцы и контрразведчики, будто сговорившись, излучали вот эту спокойную уверенность людей, которые, во-первых, не убеждены, что им надо с кем-либо советоваться, а во-вторых, совершенно не разделяют наших тревог по поводу силы чеченского сопротивления.
Я, конечно, мог бы успокоиться, положившись на то, что уверенность наших соратников базируется на той конфиденциальной информации, которая поступала к ним из наработанных десятилетиями агентурных сетей ГРУ и КГБ. В этом смысле ВВ не шли с ними ни в какое сравнение. Но ведь и я не зря почти еженедельно поднимался в воздух с аэродрома «Чкаловский» и летел на Северный Кавказ. Не напрасно рассылал своих офицеров на КПП вдоль административной границы с Чечней. Ручейки и даже потоки очень тревожной информации ежедневно сходились на моем рабочем столе, и все то, что я читал и видел собственными глазами, не позволяло мне расслабляться. Снова и снова я пытался убедить министра обороны и начальника Генерального штаба: «Мы же — военные люди… Наша профессия просто обязывает нас сесть и спланировать хотя бы начерно те военно-технические мероприятия, проведение которых может потребоваться в будущем». На что один из моих собеседников отреагировал по-военному лаконично и с позволительной в кругу однокашников откровенностью: «А. С., что ты дергаешься? Тебе лично кто-нибудь задачу ставил? У нас что, есть директива, указание или указ президента? Что тебе больше всех нужно? Ты давай, не лезь, не суетись… Будет команда — будем делать…»