Тяжелые звезды
Шрифт:
Тут самое время сказать, что генеральские опасности на войне, как бы реальны они ни были, все же не сравнимы с теми испытаниями, которые выпадают на долю солдат и младших офицеров, находящихся под огнем почти постоянно. Надо только представить себе обстановку, сопутствующую штурму, чтобы понять, как ежесекундно, без единой паузы, в городе что-то стреляет, грохочет и рвется. Как гулко бьют орудия и как с воем проносятся над головой снаряды и мины. Как сухими щелчками хлещут вдоль улицы пули снайпера. Где невозможно предугадать, где и как догонит тебя твоя смерть…
В те дни я помню каждую из них. Не свои — гипотетические и несостоявшиеся, — а те, что безвременно и безвозвратно уносят наших солдат
20 декабря и в ночь на 21-е — тяжелейший бой под станицей и в станице Петропавловской. Сначала смертельно ранен командир роты старший лейтенант Юрий Струков. Посланный за ним санитарный вертолет Ми-8 на подлете сбит из гранатомета. Погибли командир экипажа майор Александр Гасан, второй пилот старший лейтенант Олег Смирнов, борттехник капитан Анатолий Савчук, военный врач подполковник Сергей Похлебин, смертельно ранен старший лейтенант медицинской службы Владимир Ермолов. Вечером того же дня попадает в засаду в самой Петропавловской и ведет бой в течение всей ночи мотострелковое подразделение внутренних войск. Убиты младший сержант Александр Конин, рядовые Александр Савин, Константин Калабин, Сергей Толстоноженко, Алексей Кутырев, Николай Макаров, Павел Макаров, Евгений Сиротин, Стефан Аскольский, Евгений Шпехт. Многие ранены.
31 декабря в центре Грозного убит рядовой Радий Бектимиров, 1 января погиб на посту рядовой Александр Канунцев, 2 января погибли рядовой Алексей Кнуров, ефрейтор Руслан Хайбулин, рядовой Сергей Павлов, 3 января — подполковник Сергей Петрушко, старший сержант Сергей Тарабановский, ефрейтор Сергей Струков, рядовой Юрий Мусаткин, рядовой Алексей Никулин, ефрейтор Роберт Бабаян, рядовой Василий Вышлов. В этот мартиролог следует внести еще одну фамилию — майора Вячеслава Афонина, еще 10 декабря попавшего в плен под Хасавюртом и увезенного аккинцами в Грозный, «в подарок Дудаеву». Он погибнет несколько месяцев спустя — в неволе, но в череде потерь его мученический подвиг значит ничуть не меньше, чем тот, что совершен в бою.
Всего же за полтора месяца боев, начиная с того дня, когда мы вошли в Чечню и до 26 января 1995 года, когда я принял командование Объединенной группировкой федеральных войск, внутренние войска МВД России потеряли убитыми 56 человек. О том, как высока была человеческая проба этих людей, свидетельствует подвиг замечательного разведчика ВВ, подполковника Сергея Петрушко, который, наткнувшись в ходе поиска на крупную банду боевиков, не дрогнул и принял бой, хотя бойцов в его группе было меньше десятка. Подполковник погиб, но, жертвуя собой, оттянул время и силы противника и тем спас всю разведгруппу.
Приведенный мной список утрат свидетельствует с жесткой прямотой: настоящий бой держится на рядовых солдатах, сержантах и лейтенантах. Именно им приходится собственной жизнью расплачиваться за ошибки своих генералов. Без них даже самый умный и талантливый полководец — не более чем кабинетный сочинитель замыслов.
Отчего-то я очень хорошо запомнил тот день, когда, будучи капитаном и слушателем Академии имени Фрунзе, в ходе обычных командно-штабных учений на Черниговском полигоне получил вводную, суть которой состояла в том, что после ядерного удара от моего воображаемого полка практически ничего не осталось. Но с этими, условно выжившими людьми, я должен был отразить нападение сильного и очень уверенного в себе противника. Было понятно: на карте я должен принять бой, надо полагать, последний в моей жизни. Лечь костьми, но отстоять Отечество.
Игра игрой, однако, получив приказ, я испытал очень сильный эмоциональный стресс: словно наяву пронесся перед моими глазами мой разом погибший полк, из остатков которого теперь предстояло собрать хоть
На реальной войне, если не отрываться от штабной карты, конечно, можно как бы отстраниться от реальности и утешиться тем, что твои полки, судьба которых в буквальном смысле подчинена движению руки — в обезличенном состоянии тоже представляют собой лишь определенное количество бронетехники, минометов, автоматов Калашникова, солдатских шинелей и рукавиц, достаточных для выполнения приказа… Отсюда и пошли эти понятия: «пять тысяч штыков», «сотня сабель» и т. п. Но никогда — никогда!!! — я не позволял себе забыть, что за броней этих бэтээров и бээмпэшек сидят живые, любящие и любимые кем-то люди. И что за каждым из них, словно горы за холмами, стоят сотни и тысячи других, которые по закону родства или по Божьему закону расценят их гибель как вселенскую катастрофу. «Жизнь кончилась», «жизнь потеряла смысл», «эту потерю ни с чем не сравнить» — вот так пишут в своих письмах матери и отцы, жены и дети, братья и сестры павших на поле боя солдат…
Поэтому главным своим долгом я считал тот, что предписывал беречь жизни своих солдат и офицеров. Конечно, абсолютной правдой является то, что войны без жертв не бывает. Но точно так же права и житейская мудрость: если воевать по уму, то потерь обязательно будет меньше. И хотя я был уверен в выучке внутренних войск, когда принимал окончательное решение на проведение той или иной операции и ставил свою утверждающую подпись в углу карты, всегда оставалась опасность, что мы что-то не учли, не досмотрели или недооценили противника. И, пожалуй, ни за что иное я не взыскивал так строго со своих офицеров, как за потери личного состава, особенно если их можно было избежать.
На что уж мы друзья с Анатолием Романовым и понимаем на войне друг друга с полуслова, за потери спрашиваю и с него… Особенно жестко в один из дней, когда, выслушав его доклад по телефону, понимаю, что причиной гибели людей в одном из эпизодов войны является грубая ошибка находящегося под началом Романова офицера. Тот не выставил боевое охранение и проморгал нападение боевиков.
Если уж говорить честно, то прямой вины генерал-лейтенанта Романова в том не было. Тем более, я знал, как тяжело переживает сам Анатолий любую случившуюся у нас потерю и как мучительно трудно ему докладывать сейчас об убитых и раненых в последнем бою. Но в тот раз я ему никаких скидок не сделал и потребовал очень решительно: «Анатолий, ты должен принять самые серьезные меры… Анатолий, ты не дорабатываешь…» Да, это жесткие слова. Да, Романов их не заслуживает. Но я хочу, чтобы каждый наш шаг на этой войне был выверен и не оплачивался кровью наших людей.
Видимо, в тот момент, когда Романов докладывал мне, рядом с ним находился заместитель министра внутренних дел Михаил Егоров, остававшийся «старшим на борту» в то время, пока я летал в Москву. Видя такое дело, он, вероятно, решил, что я отнесся к Анатолию несправедливо, и очень тактично меня попросил: «А.С., ты с Романова строго не спрашивай. Он и так очень переживает». И министр Виктор Федорович Ерин, которому я был обязан докладывать в каждом случае гибели подчиненных, тоже за Романова заступился: «Ты там не очень-то, значит, строгай командующего группировкой… Что поделаешь, это война…»