Тяжелый круг
Шрифт:
Потом один из конмальчиков, сочувствуя Сане, попытался свалить вину на Донжуана, сказал, что это жеребец злой и уносный. Другой спросил очень невинным голоском у тренера, что же делать в подобных невероятных случаях. Онькин пробурчал:
— В подобных случаях надо есть колбасу и заниматься гантельной гимнастикой.
Вот тогда и уяснил себе Саня, что научиться хорошо сидеть на лошади, искусно управлять ею и разумно складывать скачку — это еще для жокея недостаточно; чтобы помогать коню в его движении, мгновенно делать посылили останавливать разгоряченную лошадь, нужно иметь очень сильные
Второго мая Саня нянчил полупудовые гантели с особой легкостью: каждое упражнение выполнял с подчеркнутой четкостью и повторял чуть ли не вдвое больше, нежели обычно. Пытаясь постигнуть, откуда взялась у него такая сила, решил было: это потому, что день особенный — открытие сезона как-никак, однако поразмыслив, понял, в чем еще кроется исключительность нынешнего дня.
— Я буду за вас завтра болеть, — сказала Виолетта в Лермонтовском ущелье.
— Лучше не надо, — нимало не лицемеря, ответил он и объяснил: — Только огорчения одни получите, потому что все мои лошади без шансов.
Саня перебрал в уме своих скакунов. Лошади высоких кровей, но все в таком беспорядкенаходятся! Не то что у Амирова — тренер он что надо, каждая лошадь занимается у него по индивидуальному плану. Из жокеев Амиров ушел по несчастью: в одной из международных скачек раздробили ему бедро. Теперь он главный тренер одного из лучших конезаводов. Молодняк отобрал самый перспективный. В Пятигорск приехал рано, лошади прекрасно акклиматизировались. По всему выходит, что нынче вне конкуренции будет Нарс, хотя личной его заслуги в этом будет мало, считай, почти никакой.
Но потому-то и отличаются особой зрелищной эмоциональностью скачки, что решительно никак невозможно предвидеть всех обстоятельств, неожиданностей, случайностей, никто с полной уверенностью не может предсказать исход, и у каждого жокея — у каждого! — всегда теплится надежда на победу.
6
Открытие скакового сезона никогда не проходит гладко.
Волнения начинаются еще в паддоке.
Пока в жокейской бриджи и камзол гладишь, пока за седлом и хлыстом бегаешь — отвлекаешься, а вот взойдешь на весы — все, чувствуешь сразу, есть у тебя сердце: «Тук-тук!» — громко так, что, кажется, другие слышат.
Сердце не зря тревожится: возникают во время взвешивания и драматические ситуации.
Судья поставил нижнюю большую гирю на риску «50», стучит пальцем по верхнему железному ошейнику: еще пять килограммов, шесть, семь — стоп, больше нельзя! А утиный клювик вверх задран, проклятый!
Жокей Зяблик два дня в бане парился, седло взял себе неудобное — бабочку, сапоги у него — какие тут сапоги, разве что с лайковыми перчатками их сравнить можно, до того невесомы.
— Как же это? — жалобно вопрошает Зяблик. — Не ел вовсе, желудок рассохся.
— Значит, зимой вкусно кушал. — Судья безжалостно фиксирует вес. — Пятьдесят восемь, на двухлетних кобылах скакать не имеешь права.
Зяблик очень расстроен. У жокея этого судьба трудная и неласковая. Редкостное жокейское дарование проявилось у него, когда он был еще мальчиком, о нем сразу же стали говорить как о «втором Насибове». Он скакал в Париже, Осло, Берлине, Будапеште, Вашингтоне,
Тренер Зяблика, Аполлон Фомич, мечется по паддоку в поисках жокея, свободного в этой скачке. Подвернулся под руку Касьянов.
— Санек, выручай! Проскачи на Пастушке, классная лошадь, ее тут никто не догонит.
Саня согласился: хоть это и пустячная, групповая скачка, но ведь первым всегда быть приятно.
Хотя Саня принял старт самым последним, Пастушка, небольшая темно-серая лошадка, перед последним виражом, там, где дорожка идет чуть в горку, сделала непостижимый рывок, такой, что все семь лошадей словно бы приостановились, чтобы пропустить ее — трибуны так и ахнули.
А на третьем ярусе под навесом сидела Виолетта. Саня это знал…
Но тут Пастушка сотворила нечто совершенно несообразное: вместо того чтобы без помех финишировать, она сиганула к своей конюшне — напрямую через стриженный карагач, которым окаймляется круг.
Выходит, рывок она сделала не из жажды победы, а потому, что свой чертог увидела — это потом Саня уразумел, а пока только злость и досада клокотали в нем: с трибун долетали насмешки и свист.
Аполлон Фомич виноватился, что забыл в спешке предупредить об этой странности Пастушки, со всех сторон слышал Саня бесполезные сетования, от которых легче ему не было — так осрамиться перед Виолеттой!
Но он напрасно переживал: не знал он, что именно эта скачка — рядовая, простенькая и потому веселая и непосредственная, без жесткой обычной борьбы — произвела на Виолетту более сильное впечатление, чем все увиденное в этот день.
Когда смотрела она неотрывно, как мчался Саня, высоко поднявшись на стременах, всем телом подавшись вперед, то вдруг поняла, что если на цирковой арене используется много техники — лонжи, снаряды, ракеты, световые и музыкальные эффекты, то, как ни странно, работа актера уходит на второй план. А когда видно просто искусство тренированного тела, — номер без притязания на «опасность» (например, «Икарийские игры») вызывает истинное восхищение. Санина скачка на Пастушке — это не обычная проездка, это настоящее искусство, решила она.
Виолетта чувствовала, как возбуждающе действует на нее атмосфера большого конноспортивного праздника. Атласный блеск разноцветных камзолов, медный веселый рев духового оркестра и прекрасные, нервные, настороженно прядающие ушами лошади, играющие мускулами лоснящихся крупов, — как это все походило на цирк и, вместе с тем, было совершенно ново, незнакомо! Хотелось прыгать, кричать, побежать куда-то, что-то немедленно сделать. Виолетте казалось, что все вокруг испытывают ту же самую радость. И не важно, в конце концов, — кто первый, лишь бы длилось и длилось это лихорадящее великолепное зрелище бешеной скачки!