Тяжелый круг
Шрифт:
Сашу сразу околдовали этот сверхгалоп, трюки, связанные с очевидным риском, не говоря уж об элегантности и уверенности исполнения. «Вот где моя жизнь!» — думал он. В цирке, как и на ипподроме, риск — не самоцель, но обязательное условие, заключенное в самой природе этого древнего и вечного искусства.
Анвар Захарович говорил, что Али-Бек тоже был когда-то жокеем и скакал тоже, как и Саша, на Пятигорском ипподроме…
Саша был так сильно потрясен увиденным, что не ушел из цирка: музыканты унесли инструмент, стали уже гасить свет. Саша прокрался за форганг. Старался идти поувереннее, чтобы за своего приняли. Скоро по запаху отыскал лошадиные
Через три дня Сашу зачислили в труппу.
Анвар Захарович, уезжая из Москвы, зашел на Главпочтамт. Долго сидел над телеграфным бланком, наконец сочинил послание Милашевскому-старшему:
«Сашкой порядок. Он у Кантемирова. Молчи, будто ничего не знаешь».
4
Его стали вводить в номер. Начали с обучения простейшим приемам джигитовки. Два часа каждое утро Саша учился одному и тому же элементу: с разбега вскакивать в седло. Ломило плечи, саднили ободранные ладони.
— Я ведь привык, чтобы меня каждый раз подсаживали, — виновато улыбался он, поднимаясь в очередной раз с четверенек.
Он старался уловить ритм галопа лошади по кругу, понял, что это — главное.
Но воскресные дни Саша проводил только на ипподроме. Среди незнакомого многолюдья он чувствовал себя сиротой, стоял, всматривался страстно, тоскливо в пылящий разноцветный клубок скачки. Он запретил себе даже думать о возвращении. «Все забыть, отрезать!» — внушал он себе, как заклинание.
Однажды возле касс присмотрел отчаявшегося парня. По тому, как тот берет билеты, Саша понял, что берет на последние. И тут его осенило вдохновение. «Нет, я все-таки мастер на внезапные идеи», — успел насмешливо подумать Саша, а сам уже заговаривал с парнем:
— Дачу думаете купить или «Жигули»?
— О зимних ботинках на меху мечтаю.
— Ваша мечта сбудется, если мы с вами сдружимся.
— Я — весь внимание, зрение, слух, — охотно откликнулся парень.
Они прощупали друг друга взглядами.
— Где работаете? — спросил Саша.
— На пивзаводе.
— Кем?
— Бродильщиком.
— Забавная профессия… И много ли набраживаете?
— Сто двадцать-сто сорок.
— Это нынче не модно.
— Сам знаю.
— Обещаю вдвое больше.
Нет, не сразу Саша посвятил его в свои планы. Да они и созрели не сразу. Богомаз (так парень просил его называть) приходил на свидания, гундел что-то про край древесной грусти, про волшебных коней, твореных золотом на черном лаке. Саша обдумывал свое, присматривался.
Наконец его подручный получил «командировку» в Пятигорск.
Так что сведения Амирову его «королевская рать» доставляла точные: скоро и сам Саша Милашевский действительно стал тайно каждую субботу прилетать самолетом из Москвы, а вечером в воскресенье возвращаться. Эти два дня вел крупную игру, был здесь, как и в скачках, постоянно на грани — победа или поражение, и большой переполох учинил в стане пятигорских тотошников.
Глава тринадцатая
1
Как известно, попытка Амирова залучить в свою конюшню Саню Касьянова кончилась ничем, стало быть, и первым жокеем сделался теперь Нарс Наркисов. У него изменилась даже походка. И манера держаться стала иной. И вырядился очень экстравагантно: на голове вязаная
— Привет, славяне! — Подавая руку, он для важности как бы откидывал ее в сторону.
— Салам, сын Кавказа! — несколько оторопело отвечал Касьянов.
В Алма-Ату Нарс приехал, как и подобает маэстро, накануне соревнований, — Амиров уж беспокоиться начал и на всякий случай в первой скачке заявил жокеем на фаворите Саяне не Нарса, а Олега Николаева. Это выглядело красивым жестом, Олег принял его как намек на возможное полное помилование: по предварительной заявке все лучшие лошади были отданы Нарсу, ему одному уготованы были все главные призы, как летом в Пятигорске на Дерби они были предназначены лишь Николаеву.
В этой же скачке шел Игрок. Саня и Онькин рассматривали первый день как прикидочный: приз Мира будет разыгрываться в следующее воскресенье — Игрок там пойдет доказывать свое решающее превосходство над Алтаем, который пока что еще ходит с лаврами крэка — лучшей лошади страны. Саня жил всецело призом Мира.
По традиции, Всесоюзные соревнования конников открывались парадом и игровыми представлениями: воспроизводились страницы истории легендарных времен гражданской войны, становления Советской власти. Мчались тачанки, шла лавиной конница. В роли Буденного и Ворошилова выступали курсанты Алма-Атинского пограничного училища. Чапаевым предлагали быть на время Сане Касьянову, нашли, что он похож внешне на Василия Ивановича, но он отказался из-за того, что участвовал в первой же скачке, сразу после парада. А Нарс Наркисов был одет под Амангельды Иманова, мчался с поднятой над головой саблей и кричал:
— Джигиты, где ваши львиные сердца, где ваша смелость тигров? Вперед, пусть не будет боевому коню стыдно за седока!
Нарс был очень доволен своим актерским дебютом и долго еще повторял про себя и вслух: «Вперед, пусть не будет боевому коню стыдно за седока!» И, естественно, он не мог выступать в первой скачке, о чем мало жалел. И это было очень на руку Олегу Николаеву. Его поездка в Алма-Ату была под вопросом до самого отъезда. Два дня он обивал пороги месткома, комитета комсомола, ходил с просьбами к директору ипподрома и начальнику испытаний, а уж Амирова так заверял в своей преданности, что, между прочим, и Анну Павловну выдал, сказал о ее связях с Зябликом и Какикавой и тут же, по требованию Амирова, дал слово, что никому больше об этом не проговорится. Конечно, непосвященному человеку могло бы показаться странным, что избалованный зарубежными гастролями Николаев рвется на какой-то «сабантуй», как называют конники эти соревнования, проводящиеся раз в год. Но отгадка проста: в Алма-Ату улетала и Виолетта… Она числилась конмальчиком, уже принимала несколько стартов в скачках девушек, без особого, правда, успеха, но ее включили в команду, потому что некому было участвовать в соревновании-игре «Кыз-куу», где нужна не просто всадница, но всадница с артистическими данными. Узнав, что она едет в Алма-Ату, Николаев и пошел ва-банк. Амиров смилостивился, но хороших лошадей дать не обещал — великий Николаев был рад даже этому!