Тяжесть венца

Вилар Симона

– Нет, пусть он уходит. Я не отдам тебя им, Дэвид! Ты только мой!

И тем не менее, эта женщина не могла быть его матерью. Маленькая, невзрачная, вся в морщинах, она, как и Джон Дайтон, не имела ничего общего с этим красивым, словно юный принц, мальчиком.

И тогда Тирелл сказал:

– Ты – Дэвид Майсгрейв.

Мальчик был потрясен. Некоторое время он глядел на приезжего и вдруг почти закричал:

– Да!.. Да! Я вспомнил! Я Майсгрейв! Как же долго я не мог отыскать в памяти это имя!

Женщина рыдала, мальчик был взбудоражен, пес глухо рычал, а слуги ничего не понимали.

И лишь поздней ночью, когда они сидели в старой и неуютной башне

замка, Тирелл узнал, как вышло, что здесь оказался давно считавшийся погибшим сын Филипа и Анны.

Несколько лет назад Джон Дайтон привез в Тонвиль-Холл находившегося без сознания, но еще живого ребенка. Он велел жене ухаживать за ним, сказав, что когда-нибудь они смогут получить за этого щенка хорошие деньги. Леди Элисон уже имела некоторое представление о делах своего супруга, но, будучи забитой и запуганной, давно привыкла во всем подчиняться ему. И она стала ухаживать за мальчиком. Никто не думал, что он выживет. Он был в беспамятстве, голова его была разбита, он потерял много крови. Но леди Элисон все же удалось вернуть его к жизни, и, когда это беспомощное дитя открыло глаза и взглянуло на нее, с уст его сорвалось лишь одно слово:

– Матушка!..

И сердце одинокой, не имевшей своих детей женщины растаяло от нежности. Этот мальчик принял ее за свою мать. Она не знала, кто он и откуда. Но и он этого не помнил. Он ничего не помнил из своей прошлой жизни. И она решила воспользоваться этим, сделав его своим сыном. Однако когда она стала называть его Джоном, мальчик улыбнулся и заявил, что зовут его Дэвид. Но это и все. Больше никаких воспоминаний.

Джона Дайтона в Тонвиль-Холле не было около двух лет. За это время Элисон Тонвиль окончательно убедила всех, что Дэвид – сын ее супруга, бастард, которому они хотят передать имение, поскольку у них нет собственных детей. От Дайтона по-прежнему не было вестей, и его супруга, беря грех на душу, изо дня в день ставила свечи в часовне, моля Пречистую, чтобы он никогда не вернулся, ибо не была уверена, что он примет Дэвида и согласится с решением усыновить ребенка. Она еще не забыла, как он грубо швырнул бесчувственное тельце мальчика, когда весь в крови и грязи прискакал на несколько часов в Тонвиль. Дэвида же она боготворила. Он был такой веселый, такой сообразительный и шустрый. И он звал ее матерью! Правда, временами смотрел на нее со странным изумлением.

– Раньше вы были другой, матушка.

У несчастной Элисон сжималось сердце. Она боялась, что когда-нибудь Дэвид вспомнит, кто он и откуда. Она понимала, что с этим ребенком дело нечисто. Он был слишком хорош собой, его манеры и речь, несмотря на детскую непосредственность, выдавали в нем ребенка не из простой семьи. Да и ладанка со святыней, которая была на мальчике, говорила о том же. Порой Дэвид становился задумчивым, задавал неожиданные вопросы.

– Матушка, а где моя сестра? Где моя Кэтрин?

Элисон была слишком простодушна, чтобы солгать. Она начинала сердиться, даже кричать на него.

– Никакой сестры у тебя нет! А если будешь выдумывать Бог весть что, я позову священника, чтобы он изгнал из тебя злых духов!

Но она ничего не могла поделать, когда Дэвид однажды с недоумением заметил, что прежде жил в другом замке, знавал других людей и другую мать… Последнее воспоминание сразило его, и он несколько дней пролежал в горячке. Элисон не отходила от него ни на минуту. Если Дэвид умрет – этот грех ляжет на нее. Но когда мальчик стал поправляться, она уже решила, что именно следует ему сказать. Да, раньше он жил в другом замке и у него была другая мать. Но та женщина умерла,

и его батюшка привез его к своей второй жене.

Ребенок посмотрел на нее странным, словно обращенным внутрь взглядом.

– Та матушка была красивее.

Теперь он часто и сам рассказывал ей то, что вспоминал. Каких-то слуг, шута, хромого Освальда, огромную бомбарду, которая так громоподобно била в шотландцев, что рушились Чевиотские горы. И Элисон догадалась, откуда он. Из Пограничья. А когда Дэвид упомянул замок Олнвик и графа Нортумберленда, Элисон и вовсе перепугалась, решив, что украденный мужем ребенок чуть ли не из рода Перси. Но было в прошлом этого мальчика нечто, о чем он панически боялся вспоминать. Он часто пугался по пустякам и бежал к Элисон, ища в ее объятиях спасения. Элисон обнимала его и плакала вместе с ним, ибо сама опасалась за жизнь своего Дэвида. Она боялась, что вернется супруг и причинит мальчику вред, а ее покарает за своеволие – ведь она сказала всем, что Дэвид его сын.

Когда же пришло известие, что вскоре прибудет Дайтон, ее охватила растерянность. Она суетилась в замке, пропадала на ферме, словно пытаясь доказать мужу, что сама вполне справляется с хозяйством. Дэвиду было сказано, что едет его отец.

Но Дэвид не признал в Джоне Дайтоне отца. Более того, едва Дайтон вошел в старый зал Тонвильской башни, Дэвид, не издав ни единого звука, как подкошенный рухнул на пол. Его обморок продолжался несколько часов, и Элисон вдруг пришла в ярость и, как кошка, набросилась на мужа. Она была в таком состоянии, что скорее убила бы его, чем позволила тронуть хоть волос на голове своего малыша.

Дайтон так изумился, когда она объявила, что выдала Дэвида за его бастарда, что не мог несколько минут вымолвить ни слова. Но потом вдруг расхохотался. Стал расспрашивать о мальчике, а когда узнал, что тот не помнит, кто он и откуда, то, посмеиваясь, одобрил ее решение.

– Он останется бастардом до тех пор, пока я не решу продать его матери, – только и добавил он, и у Элисон замерло сердце при мысли, что мать Дэвида жива.

Мальчик и его «отец» увиделись лишь вечером. Когда мальчик пришел в себя, Элисон потратила весь день на то, чтобы убедить его, что Джон Дайтон и есть подлинный отец Дэвида. И хотя ребенок панически боялся «батюшки», а ночью шептал Элисон, что его отец хотел его убить, славной женщине все-таки удалось доказать мальчику, что он ошибается.

В последующие несколько лет Дайтон редко наведывался в Кливлендские холмы. Элисон рассказывала Дэвиду, что его отец занимает очень высокий пост, что он рыцарь и состоит в свите самой герцогини Глостер. Дэвид слушал ее хмуро. С одной стороны, он был обыкновенный мальчишка: любил побегать с крестьянскими детьми у пруда, любил разъезжать на пони или возиться с новорожденными ягнятами. Но иногда он становился очень странным, усаживался, свесив ноги, на деревянной галерее Тонвиля и, разглядывая свою ладанку, о чем-то задумывался, да так глубоко, что приходилось чуть ли не кричать, чтобы он очнулся.

Элисон обычно оставляла его в покое, но часто просто пугалась и бранила его. Она боялась его задумчивости, ей казалось, что эти воспоминания отнимают у нее ее сына. Священная реликвия у него на груди даже злила ее, словно эта святыня подчеркивала, что нет у нее прав на этого красивого ребенка. Порой она испуганно вслушивалась в то, о чем растерянно и удивленно рассказывает мальчик:

– Когда-то я жил в большом замке, который все называли Гнездом Орла.

– Нет такого замка! – сердилась Элисон, холодея от мысли, что он отправится его искать.