Тяжесть венца

Вилар Симона

– Дорогая моя, я, конечно же, сделаю все возможное. Но не думаю, что тебе стоит так тревожиться…

– Стоит, миледи. От вашего супруга можно ожидать наихудшего, а если совет окончательно признает детей короля Эдуарда бастардами, то основным препятствием на пути к трону могут явиться дети второго из Йорков – Кларенса. Я боюсь за них. Господь не дал мне собственных детей, миледи, и всю себя я посвятила Маргарет и Эдуарду Кларенсам. Я люблю их и очень беспокоюсь за них.

Анна почувствовала угрызения совести. Сама она, тетка этих детей, и не задумывалась о их судьбе.

– Ты рано встревожилась, Дебора. Участь юных Плантагенетов еще неизвестна. Возможно,

совет не решится признать их бастардами…

– Если ваш супруг этого захочет, – гневно перебила Анну баронесса, – совет поступит в соответствии с его волей. Для лорда-протектора нет ничего невозможного.

В голосе Деборы слышалась не свойственная ей ранее жесткость. Анна глядела на нее с удивлением, припоминая: кажется, Ричард расследовал дело об измене людей Кларенса – Бардета и братьев Стэси. Именно тогда умер супруг Деборы. Говорят, он скончался еще до казни. Неожиданно Анна поняла причину холодности былой подруги. Она стала супругой герцога Глостера, а именно его винила Дебора в гибели Кристофера Стэси.

Анна опечаленно вздохнула.

– Я обещаю вам, баронесса, что сделаю все, чтобы оберечь детей моей сестры от козней Ричарда Глостера.

На какой-то миг взгляд Деборы смягчился.

– Я буду молить Бога и Пресвятую Деву, чтобы они помогли вам в этом.

Она присела, прощаясь, и направилась к двери.

– Дебора!

Баронесса остановилась. Анна, спустившись с возвышения, на котором сидела, приблизилась к ней.

– Деб! Я бы не хотела, чтобы мы расстались именно так. Мы были так близки с тобою. И я сейчас так одинока, что мне хотелось бы… Я бы хотела, чтобы ты вновь вошла в мою свиту.

Она не видела лица Деборы под вуалью.

– Я знаю, ты считаешь герцога Глостера виновным… Но, возможно, это не только его вина. К тому же я по-прежнему люблю тебя.

– Ваш муж – страшный человек, – тихо проговорила баронесса.

– Я знаю, Деб. Именно я знаю это лучше других.

Показалось ей или нет, что Дебора всхлипнула под вуалью?

– Спасите детей своей сестры, ваше сиятельство. И тогда я войду в свиту дамы, чей муж погубил моего супруга.

Весь остаток дня Анна была задумчива. Ее не развлек даже приход Бэкингема, который теперь был частым гостем в Кросби-Холле.

– Завтра на Польс Черчьярд у креста будет прочитана проповедь преподобного Ральфа Шоу, славного богословским красноречием на всю Англию. Сейчас он самый популярный проповедник в Лондоне, и, когда он говорит, стекаются тысячные толпы людей. Ему не составит труда вбить в головы простолюдинов, что королем должен стать только Ричард Глостер. Не хотите ли поприсутствовать при этом, миледи Анна?

– Нет. Вы же знаете, как я к этому отношусь. Однако скажите, сэр Генри, если дети Эдуарда IV и в самом деле будут признаны незаконнорожденными, не станут ли тогда законными наследниками престола Эдуард и Маргарет Кларенс?

Голубые глаза Бэкингема насмешливо блеснули.

– Разумеется, нет. Еще пять лет назад парламент лишил их права наследования престола, осудив изменнические действия их отца.

Пожалуй, Анна испытала облегчение. По крайней мере, жизням этих детей ничего не угрожает. И тем не менее, когда Ричард прибыл в Кросби-Холл, она за вечерней трапезой заговорила с ним о племянниках. Если они не являются претендентами на престол, то зачем содержать их в Тауэре, – говорила она мужу, – поскольку же дети Эдуарда IV объявлены незаконнорожденными, то ни к чему ее племянникам проводить время в обществе бастардов.

Они сидели в обширной столовой особняка на противоположных концах стола,

и каждого освещал стоявший перед ним канделябр. Анна видела, как Ричард отхлебнул вина из бокала и насмешливо уставился поверх него на жену.

– А вы лукавая бестия, моя возлюбленная леди. Неужели вы полагаете, что я не догадался, к чему вы клоните? Что ж, я не изверг, что бы вы там ни думали, и готов перевести детей Изабеллы Невиль в Кросби-Холл под вашу опеку. Однако и вас я попрошу об услуге. Видите ли, моя дорогая, в свое время ваш духовный отец епископ Ротерхэм ухитрился передать в убежище Лиз Вудвиль Большую печать Англии. Не мне вам говорить, какое значение для скрепления вновь принятых законов она имеет и сколь важно заполучить ее обратно. Элизабет же, когда я посылал к ней Тирелла, заявила, что отдаст печать только самому епископу-канцлеру. Он ваш духовник – уговорите его принять ее назад, и в тот же час сможете обнять своих племянников.

На другой день Анна встретилась с архиепископом Йоркским. Достойный прелат за время пребывания в подвалах Тауэра сильно сдал. Он поминутно оглядывался, а на Анну глядел с жалким испугом в глазах. Он с готовностью закивал, когда Анна сообщила о причине своего визита. У нее сжалось сердце, когда епископ заговорил – у него были выбиты передние зубы.

Они отправились в Вестминстер по Темзе, и, пока Анна молилась в часовне святого Георга над гробом покойного короля Эдуарда, рядом с которым был погребен и лорд Гастингс, Ротерхэм отправился в глубь аббатства и вскоре вернулся с королевской печатью.

– Право же, я не ожидала, – призналась Анна, когда они с Ротерхэмом плыли обратно. – Я вовсе не ожидала, что Элизабет Вудвиль так покорно вернет печать.

Ротерхэм после свидания с королевой выглядел более спокойным, но еще более удрученным.

– Она согласилась, когда я сказал, что просьба исходит от вас. Ее величеству известно, что вы просили за ее сына, лорда Грэя, и она велела передать, что будет поминать в своих молитвах Анну Невиль.

Анна зябко поежилась. Над рекой стелился туман. Ей хотелось расспросить о королеве, но она промолчала. Ротерхэм же словно прочитал ее мысли.

– Эта женщина никогда не плачет, но, видели бы вы, сколько ужаса и боли в ее глазах…

В тот день Анну поразила необычная тишина на улицах Лондона. Люди собирались кучками, о чем-то негромко переговариваясь. Большинство лавок было закрыто, не было слышно воплей зазывал, и даже обычно неугомонные уличные мальчишки не галдели, а сновали от одной группы к другой и, разинув рты, прислушивались, о чем толкуют старшие.

Однако у нее хватало своих забот. Она приняла в Кросби-Холле детей Кларенсов. Ее племянница Маргарет оказалась очаровательной шестнадцатилетней девушкой, а Эдуард – толстым губастым подростком с вьющимися колечками золотыми волосами ее сестры и зелеными глазами Невилей. Оба поглядывали на тетушку с недоверием. Эдуард никогда ее не видел, так как родился, когда его отец держал ее в подземелье, и долгие годы считал тетку умершей, Маргарет же была еще ребенком, когда Анна в последний раз играла с нею в особняке Савой. И тем не менее Анне было хорошо с ними, они были ее родня, юные и еще невинные, – мечтательная Маргарет и серьезный молчун Эдуард. Герцогиня понимала, почему Дебора так привязана к ним, а баронесса, в свою очередь, видя, с какой теплотой отнеслась к ее любимцам Анна, тоже оттаяла, и они, как в былые годы, засиделись допоздна в покоях Анны. Ей давно хотелось выговориться, а после того, как Уильям Херберт, ревнуя ее к Бэкингему, отдалился от нее, вокруг Анны образовалась пустота.