Тыл-фронт
Шрифт:
Полковник положил на приставной стол папку с приказом и сказал:
— Прочтите и распишитесь.
Георгий Владимирович прочитал приказ. В душе шевельнулось чувство разочарования и досады. Приказ Ставки явился для него полной неожиданностью. Он окончил Академию Генерального штаба и ожидал назначения в действующую армию. И вдруг Дальневосточный фронт…
— Товарищ генерал-лейтенант, — прервал раздумья голос полковника, — у бокового подъезда ожидает машина заместителя начальника Генерального штаба. Он приказал вам явиться к нему в ГКО[1].
Из управления Савельев вышел обескураженный,
По дороге вспыхнувшее в душе раздражение постепенно сменилось чувством сознания воинского долга, и в Государственный Комитет Обороны он явился убежденным в неоспоримости своего назначения.
Генерал Василевский встретил его приценивающимся, изучающим взглядом.
— Ознакомились с приказом? — чуть прищурившись, спросил он.
— Ознакомился!
— Довольны назначением?
— Признаться, не совсем.
Василевский удивленно приподнял брови.
— Рассчитывал попасть в действующую армию, — пояснил Савельев.
— Это — хорошо, — медленно проговорил Василевский, внимательно глядя Георгию Владимировичу в глаза. — К сожалению, не все военачальники думают так: некоторые считают себя бессильными, неспособными что-либо противопоставить немцам и оттого стремятся подальше от фронта. Вообще, обстановка очень крутая, генерал: бьют нас немцы…
— Учат воевать, — вставил Савельев.
— Слишком дорого обходится эта учеба. Все войска Юго-Западного, фронта, державшие оборону на левом берегу Днепра, окружены восточнее Киева. — Василевский надолго умолк, словно предоставляя собеседнику оценить сложность создавшегося положения. Потом тяжело вздохнув, продолжил: — И если, генерал, в это время Государственный Комитет Обороны находит целесообразным назначить вас на Восток — это большое доверие и, я бы сказал, большая честь. Здесь положение ясно: нужно бить, бить, всеми способами и средствами. Для этого необходимо только умение и сила. Там нужна еще и политическая проницательность: когда на японскую провокацию ответить огнем, а когда оттолкнуть, не ввязываясь в драку.
— Мой предшественник?..
— Болен. Условия позволяли — с заменой временили. Сейчас положение там обостряется: Квантунская армия приведена в готовность номер один.
— Когда я должен выехать?
— Ваша семья где?
— На Дальнем Востоке… Вернее, сейчас эвакуирована в Сибирь.
— Тогда завтра и отправляйтесь, — заключил Василевский. — Здесь сейчас находится командующий Дальневосточным фронтом и секретарь крайкома партии. Вылетают завтра, с ними и отправитесь.
— Слушаюсь! — Савельев встал и слегка поклонился.
— Попрошу пару минут повременить, посидите, — Василевский вышел из кабинета и вскоре возвратился.
— Вас просит к себе секретарь ЦК, пройдемте! — пригласил он, и они вышли.
В большом, несколько продолговатом кабинете, куда его провел генерал Василевский, Георгий Владимирович узнал в стоявшем у окна плотном мужчине секретаря ЦК партии Щербакова. Два его собеседника были незнакомы.
Щербаков бросил на Савельева быстрый взгляд и, не желая прерывать говорившего, молча указал генералу глазами на кресло. Генерал на мгновение вытянулся, коротко кивнул в знак приветствия и неслышно опустился в кресло. «Очевидно, секретарь Хабаровского крайкома», — подумал Георгий Владимирович,
— За эти три месяца, Александр Сергеевич, коммунисты провели беспощадную борьбу с дезорганизаторскими тенденциями, паникерством, благодушием. Труженики края сейчас проявляют исключительную дисциплинированность на производстве, бдительность на всех участках нашего хозяйства и, я бы сказал, трудовой героизм. — Говоривший выдержал паузу, словно собираясь с мыслями, и добавил с какой-то глубокой, идущей от души непоколебимостью: — Народ верит в победу и готов отдать для ускорения ее все! За эти месяцы население края собрало пять миллионов рублей на строительство звена боевых самолетов «Хабаровский комсомол», эшелон подарков воинам действующей армии. Но… — секретарь крайкома, казалось, глубоко задумался, прежде чем продолжить свою мысль. — Понимаете, Александр Сергеевич, традиции Дальневосточного фронта боевые! Вот и армия, на которую мы выпросили генерала Савельева — Краснознаменная. Но… недостаточно этого сейчас, чтобы я мог с уверенностью доложить ЦК, что тыл страны на востоке прикрыт надежно. Вот и командующий Дальневосточным фронтом, мне кажется, больше надеется на государство, чем на свой фронт…
— Кроме фронта, имеется еще Апрельский пакт о нейтралитете. Япония не может не считаться с ним, — возразил сидевший около Савельева тучный генерал-полковник.
— Тыл страны на востоке, генерал, может быть прикрыт сейчас не Апрельским пактом, — горячо, даже, как показалось Савельеву, осуждающе проговорил Щербаков. — Его Япония давно игнорирует. Наше правительство поручало послу в Токио узнать, будет ли Япония сохранять нейтралитет. Министр иностранных дел Мацуока уклонился от прямого ответа. Он сказал, что если нейтралитет не будет противоречить пакту трех держав, он будет действителен, если же он помешает дружбе с Германией и Италией… — Щербаков развел руками и отошел от окна.
— Это нужно понимать так: если Дальневосточный фронт не будет служить надежным прикрытием тыла страны — нейтралитет не помешает дружбе Японии с Германией, если ваш фронт будет непоколебим — будет мешать. Япония не переступит Рубикон за лаврами для Германии. Она надеется, что Германия подготовит эти лавры для нее. — Секретарь ЦК остановился около командующего Дальневосточным фронтом и Савельева. Генералы встали. — Вам хорошо известны боевые качества Квантунской армии, которая противостоит вашему фронту. Ее наступательный дух может быть умиротворен только ощутимым превосходством, если не количественным, то качественным. Готовьте свои войска к тому, чтобы они выдержали любой натиск. И, при необходимости — не отбиваться, а бить! На резервы Ставки не рассчитывайте — они нужны здесь. А от вас Государственный Комитет Обороны еще будет брать крепкие боевые Части.
Щербаков отошел к своему столу и, тяжело опершись на него руками, долго молчал. Потом тихо добавил:
— Будем брать! Под Москву!
* * *
В Хабаровск Георгий Владимирович добрался только на пятые сутки. Погода на всем пути не благоприятствовала полету, самолет бросало то вниз, то вверх. И сейчас, ступив на землю, генерал почувствовал, что его изрядно измотало. Но в то же время ощущал возвращение и бодрости и душевного удовлетворения окончанием утомительного пути и бездействия.