Тыл-фронт

Головин Андрей

— Напряженность обстановки… С транспортом тоже… Горючего не хватает…

— Почему в частях много больных? — снова спросил секретарь крайкома.

— Питание недостаточное… Холода… Авитаминозность и непривычка…

— Так почему же кормите бойцов сухарями? Под Москвой и то едят хлеб, — возмутился командующий.

Горяев не ответил. Наступило тягостное молчание.

Секретарь крайкома наклонился к командующему фронтом и что-то тихо сказал. Тот перебросился парой слов с соседом справа и встал.

— Решением Военного Совета вы отстраняетесь от должности. За назначением явитесь завтра в отдел кадров. Идите! — приглушая сильный голос, проговорил командующий.

Горяев, сгорбившись, быстро вышел из зала.

Смолянинову

пришлось докладывать последним. Одернув привычным движением гимнастерку, он взглянул на лежавшую перед ним телеграмму.

— Ваш приказ два нуля триста шесть выполнен, — не спеша, заговорил он. — Последний эшелон дивизии убыл в 1.20 сегодня.

Смолянинов хотел сообщить об оголенном участке обороны, об отсутствии резервов, но промолчал, понимая, что командующий и члены Военного Совета знали об этом не хуже его. Главное же заключалось в том, что люди изменились, изменилась система обороны, иной стала выучка. За эти трудные месяцы войска, казалось, вросли в рубежи обороны, и никакая сила не в состоянии была их оттуда выбить.

И Смолянинов уверенно закончил:

— Хотя на фронт отправлены лучшие части, боевая способность армии не снизилась, а значительно выросла. Это подтверждается, я бы сказал, довольно пристрастными проверками в частых инцидентах на границе.

— Потери большие от этих инцидентов? — спросил секретарь крайкома.

— Для невоюющих частей, соприкасающихся с армией нейтрального государства, значительные. Вот по дням за последний месяц. — Смолянинов положил на стол сводку потерь и возвратился на место.

Сосед, толкнув его локтем, пододвинул записку «Доложите о вчерашнем нарушении границы на стыке наших армий. По размерам — разведка боем, а не инцидент», — прочел Смолянинов.

— Уже знает, — шепнул он, указывая глазами на командующего.

Генерал-полковник передал сводку секретарю.

— Да-а, многовато, — глухо проговорил тот. — Значит, не умеем еще вести бой, если в мелких стычках теряем столько бойцов.

— Простите, товарищ член Военного Совета, но эта не совсем так, — твердо возразил Смолянинов, вставая. — Я не хочу сказать, что мы в совершенстве овладели искусством оборонительного боя, но пограничные инциденты сейчас больше напоминают разведку боем.

— Японское командование не ограничивает действий своих офицеров и солдат, — громко заметил с места сосед. — Их солдаты открывают стрельбу, как только увидят нашего бойца.

— Вообще, трудно политработникам и командирам объяснять бойцам, почему нельзя «дать сдачи», — не выдержал кто-то из сидящих в зале.

Командующий постучал карандашом.

— Прошу садиться, товарищ Смолянинов! — предложил он.

На трибуну поднялся секретарь крайкома.

Смолянинов знал, что секретарь возвратился из Москвы, и поэтому слушал его с особым вниманием. В ровном голосе этого невоенного человека слышалась внутренняя сила.

— Я не собираюсь делать анализа хода войны, товарищи, — тихо начал он. — Скажу только одно: создавшееся положение является, пожалуй, самым угрожающим за время всей кампании. Фашисты захватили Калинин, подошли к Туле. Они стремятся отрезать столицу с севера и юга, чтобы последующими ударами овладеть ею. На подступах к Москве определены, оборонительные рубежи. Вчера Государственный Комитет Обороны объявил Москву на осадном положении. — Его лицо стало жестким, на лбу собрались густые морщины. — Но не поймите это как выражение неуверенности. Нет такого оружия, нет такой силы, которыми можно сломить волю советского народа, волю партии. Я присутствовал на Военном Совете Московского направления. Товарищ Щербаков выступал на нем всего три минуты. Он сказал: «Ни один московский камень не будет сдан — таково решение Государственного Комитета Обороны!» И все… Стойкость и мужество наших дальневосточных частей в боях за Москву заслужили одобрение. —

Секретарь крайкома сделал передышку, словно собираясь с мыслями. — Японские империалисты заверили гитлеровскую верхушку, что сделают все возможное, чтобы сковать и ослабить Россию. Но и тем и другим это кажется недостаточным. Гитлер требует войны на Востоке. Военная клика Японии обеспокоилась с появлением в немецких сводках Московского направления: «как бы не опоздать на советский автобус». Разведывательное управление США уверяет, что Япония нападет на СССР «в ближайшие три месяца»… Ответственность Дальневосточного фронта сейчас неизмерима. Выстоим мы на Востоке, значит, облегчится положение страны на Западе. Отсюда вытекают наши задачи: каждый метр границы должен быть непреодолимым для противника, а дальневосточные армии обязаны стать силой, с которой бы Япония считалась вне зависимости от обстановки на Западе. Все провокационные вылазки японских войск должны разбиться о неуязвимость наших армий. К нам будет поступать новое вооружение. Правда, не будет людских резервов. Вернее, мы получим и личный состав, но взамен должны давать фронту сколоченные, хорошо, подготовленные части. Таковы задачи дальневосточного тыла… Это — тыл — фронт! — медленно и раздельно заключил секретарь крайкома.

За окнами, разорвав ночную темноту, где-то далеко вспыхнули зловещие отсветы.

— Артиллерийский залп, — нарушил кто-то молчание.

— Тренируются! — отозвалось несколько голосов.

— Готовятся, — поправил командующий фронтом, глядя через окно в сторону границы. — Я имею сведения, что генерал Умедзу дал командирам соединений приказ закончить приготовление к операции против Советского Союза. — Командующий резко встал и, грузно опершись о стол, раздельно приказал: — Расскажите войскам, что нам отступать некуда!

Господина Отта, германского посла в Токио, с утра мучил приступ подагры. Посла раздражало все: бесконечный дождь за окном, надоедливый вой ветра и даже тяжелое дыхание сидевшего напротив военного атташе. Слушая доклад возвратившегося из Харбина Петерсдорфа, Отт машинально помешивал давно остывший кофе. Изредка он морщился и медленно двигал ногами, чтобы освободиться от болей.

— Русские пароходы с непостижимым упорством продолжают доставлять грузы во Владивосток, несмотря на потери от японского флота, — докладывал майор Петерсдорф.

Это был прекрасно вышколенный прусской казармой офицер лет тридцати двух, со светлыми, свисавшими на высокий лоб волосами, надменным лицом и острым взглядом. Официально майор находился в Японии как помощник военного атташе, но большую часть времени проводил не в Токио, а в Маньчжурии. Обычно его турне по владениям дружественной империи Пу И ограничивалось конечными пунктами: Пограничная — Маньчжурия.

— Пропускная способность Транссибирской дороги? — заторопил его Отт.

— Она не только не уменьшилась за последние месяцы, а наоборот, увеличилась, — ответил Петерсдорф и назвал цифры, полученные в Харбинском белоэмигрантском центре. — Сведения, господин посол, о промышленных районах Сибири остаются расплывчатыми, противоречивыми. Они не заслуживают пока доверия.

— Эти хваленые агенты господина Кислицына — пустая болтовня, — презрительно заметил военный атташе. — Они получают наши марки, японские иены, а думают только о своем благополучии.

— Изменения в составе и дислокации русских войск? — нетерпеливо перебил его посол.

— Японская разведка умалчивает. От Долгополова имею заслуживающие внимания данные, что за последнее время убыло на запад только из южных районов Приморья до трех дивизий.

— Приходится лишь удивляться, — проворчал Отт. — Отводить войска с фронта, перед которым стоит почти миллионная армия… Это или полный идиотизм, или упование на что-то, я бы сказал, невероятное, вера во что-то бредовое. — Он взял у Петерсдорфа доклад. — Можете идти.