Тысяча бумажных птиц
Шрифт:
– Я знаю, что ты лингвист. Просто есть чувства, которые невозможно выразить словами.
Кажется, она собралась возразить, даже открыла рот, но лишь рассмеялась. Они посмотрели друг другу в глаза, и ночной сад вдруг замялся, застыл в нерешительности, вглядываясь в слово «любовь», проступившее в воздухе тонкими карандашными линиями. Оно так и осталось несказанным, это слово – набросок еще смутных чувств, – слишком легкое, слишком неопределенное. Оно было настолько непостижимым, что они и потом еще долго не решались произнести его вслух. Они просто держались за руки, когда ночь взорвалась искрами фейерверка.
Когда запах кордита рассеялся в воздухе, они вышли на Кью-роуд вместе с толпой других зрителей. На автобусной остановке они попрощались. Джона робел, переминался с ноги на ногу. Потом все же
На втором свидании они пошли в итальянский ресторанчик. За тускло освещенной едой их охватило желание – неодолимый порыв – рассказать друг другу о себе. Одри вспомнила свое детство, сплошь экзотические поездки и ухоженные сады. Она была единственным ребенком в семье. Отец учил ее ставить честолюбивые цели. Мать, эффектная светская львица, начинала свой день со стакана спиртного.
– Проблема была только в том, что они изменяли друг другу направо и налево.
В памяти Одри жили секреты и напряженное молчание, светская болтовня, незнакомые гости, звон бокалов на вечеринках. Когда родители наконец развелись, она с головой погрузилась в учебу. Девственность она потеряла за день до получения университетского диплома. Из той ночи она запомнила только пятна влаги на потолке и свое удивление, насколько нелепым может быть человеческое тело.
Джона подозревал, что это был ее великий бунт: встречаться с нечесаным музыкантом в потертых джинсах. Он попытался идеализировать свое детство в Девоне – обычное детство ребенка из среднего класса. Он рисовал романтические картины, как он ребенком бродил по пляжу, рылся палкой в приливных лужах, скакал по прибрежным камням, ловил крабов по воскресеньям. Он рассказывал Одри о семейных вечерах в пабе, когда кто-нибудь обязательно приносил с собой скрипку или аккордеон и весь зал наполнялся песней. О запахе крепкого сидра, открытого огня, влажных шерстяных свитеров и псины.
Его семья переехала в Сербитон [10] , когда Джоне было тринадцать. Он быстро избавился от провинциального акцента, но все равно оставался здесь чужаком и при всем желании не сошел бы за своего. Однако никто не решался над ним измываться. На голову выше ровесников, он был единственным, кто выглядел достаточно взросло, чтобы сойти за совершеннолетнего и купить пива. В новой школе его приняли в компанию чисто из меркантильных соображений, и вечера он по-прежнему проводил в одиночестве, наигрывая на гитаре и вызывая в воображении прибрежные скалы, вкус соли на коже, гулкое ощущение в ногах, как бывает, когда ты долго гонялся за чайками. Пытаясь поймать звук заката над морем, он чувствовал музыку, словно волны прилива. Когда сестра стала учиться играть на фортепиано, именно в Джоне открылись природные способности. Бывало, он даже не доедал ужин или обед, чтобы скорее бежать к себе в комнату и сочинять песни.
10
Район Лондона.
Благодаря своему музыкальному таланту он поступил в Бристольский университет, где наконец-то избавился от налета провинциальности и затусовался с крутыми ребятами, которые слушали Патти Смит и Боуи. Темой дипломной работы он взял кельтский фолк – сравнил его с музыкой Коэна и Дилана. После выпуска он рассылал свои демозаписи по звукозаписывающим студиям, играл каверы на свадьбах, исполнял собственные композиции в крошечных, липких от пива барах. Он взял себе имидж «человека семидесятых», популярный в те годы: коричневая косуха, джинсы клеш, длинные, вечно взъерошенные волосы, косматая бородища. Но он не вписался в бристольскую атмосферу трип-хопа, чей звездный час пришелся на середину девяностых. В Джоне не было ни грана пижонства, обязательного для брит-попа тех лет, у него была только самая обыкновенная акустическая гитара, иногда в сопровождении виолончели. Но в конце концов, в возрасте двадцати восьми лет, он подписал контракт со студией звукозаписи.
На их третьем свидании Одри спросила, каким
Потом он застеснялся. Глядя на струны, ни на миг не поднимая глаз, он попытался произвести впечатление на Одри рассуждениями о пентатонных звукорядах и прерванных каденциях. Одри спросила, как бы дразнясь:
– Музыка? Если под нее нельзя танцевать, заниматься любовью и плакать навзрыд, то зачем она вообще нужна?
Когда он осмелился поднять взгляд, ее глаза блестели. Он так и не понял, от слез или нет. Она опустила глаза, стала сосредоточенно застегивать пуговицу на манжете.
– Ты совершенно права, – сказал он.
– Как всегда, – улыбнулась она.
Когда они занялись любовью, ее безупречный фасад начал крошиться, и под ним обнаружилась такая пронзительная беззащитность и нежность, каких Джона в жизни не знал. Она оказалась неопытной, но каждое из ее неловких прикосновений было предельно искренним, каждый поцелуй – честным и непритворным. Это трепетное наслаждение стало для Джоны откровением и бесценным подарком. Он понял, что Одри может многому его научить. От нее он узнает, как смеяться негромко, как любить с пылом и упоением.
Летом 1996-го они встретились на лужайке перед коттеджем королевы Шарлотты, живописной пасторальной постройкой на территории заповедника в садах Кью. Одри ждала Джону, сидя в теньке под березой. Он опоздал на десять минут и притащил два больших чемодана. Он сел на траву рядом с Одри, открыл один чемодан и достал «Белый альбом» «Битлз».
– Это тебе.
Отдав Одри пластинку, Джона вынул из чемодана следующий подарок: игрушечный световой меч.
– Это тоже тебе.
Потом был сборник стихов Йейтса [11] и несколько альбомов Дэвида Боуи. Фотография всей семьи Джоны на пляже в ветреный день, галька с маленьким камешком внутри, мамино кольцо с рубином. Его первый медиатор, значок с эмблемой «Синего Питера» [12] , диск с концертами Моцарта. Спустя полчаса весь расстеленный на траве плед был завален подарками: шаткие башни из удочек, книжки с подчеркнутыми абзацами, кассеты с первыми песнями Джоны.
11
Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) – ирландский поэт и драматург; лауреат Нобелевской премии по литературе (1923).
12
Blue Peter («Флаг отплытия») – познавательная телепрограмма для детей, которая передается Би-би-си-1 с 1958 г.; именуется так по названию синего флага с белым квадратом, поднимаемого перед отплытием судна.
– Это что?
Он улыбнулся, как будто пожал плечами.
– Все, что хоть что-то для меня значит.
Они оба смотрели на его кособокое предложение руки и сердца.
– Наверное, и целой жизни не хватит, чтобы поделиться всем этим. Как ты к этому отнесешься?
Она склонила голову набок, как будто хотела о чем-то спросить. А потом случилось счастье: ее улыбка с трогательной щербинкой между передними зубами.
– Я бы не отказалась.
Солнечный свет, ее слезы, дрожащие руки Джоны, когда он надевал ей на палец мамино кольцо.
Он взял ее за руку.
– Пообещай, что мы всегда будем вместе.
Тихий щелчок. Затвор объектива открылся, закрылся. Джона поднимает глаза и видит бледную, очень худую женщину, которая фотографирует озеро. Она убирает фотоаппарат и ощупывает взглядом воду. Ее острые плечи кажутся такими же хрупкими и беззащитными, как ее бритая голова и воздушное легкое платье. Джона не знает, успеет ли она найти то, что ищет, пока ее не сдует ветром. В двух шагах от нее мама с маленьким сыном – годика полтора-два, не больше, – кормят уток, бросают им кусочки хлеба. Мимо проходят две женщины, обсуждают какие-то неприятности на работе.