Тысяча и один день (сборник)
Шрифт:
Теперь, даже если меня не сожжет чужак, если моя капсула не развалится от нагрузок на конструкцию, я уже не попаду живым на Цереру. Мне просто не хватит топлива на порядочный разгон. Через несколько суток я начну задыхаться, потом – конец.
Нет обратного пути.
– Тим! – крик в наушниках, не пойму чей.
Не могу ответить. Четвертая минута... Я все еще жив, и это очень странно. А еще более странно то, что техника работает безотказно, если не считать одного погасшего экрана. Спроектированная впопыхах, построенная
Не сглазить бы.
Перегрузка исчезает внезапно, и сейчас же начинает мигать красный индикатор над центральной панелью, и прерывисто квакает звуковой сигнал: пора! пора!
Ну...
Я вижу чужой корабль невооруженным глазом. Он совсем рядом, метрах в трехстах слева внизу, если верить глазам, и в ста восьмидесяти двух, если довериться локатору. Глаза лгут, чужак меньше, чем мне кажется. Мы продолжаем медленно сближаться. Он похож на деформированное яйцо, снесенное курицей-мутантом, и меня вовсе не удивляет, что по его поверхности пробегают хорошо заметные судорожные волны. Наоборот – радует! Досталось гаду, вот и корчится...
– Ти-и-им!!!
– Иду! – кричу я в микрофон, выдернув загубник, и срываю с себя ненужную дужку с наушниками. Я иду.
Теперь до чужака сто шестьдесят пять метров. Не слишком далеко за ним алчно расползается по космосу новая туманность – светящееся радиоактивное облако от сработавшей боеголовки. Нет, облегченная пародия на скафандр мне точно не нужна: взрывная декомпрессия при промахе куда приятнее, чем медленная и мучительная смерть от лучевой болезни.
Загубник?
Уже во рту.
Сбруя?
На месте. Нож, гранаты. Автомат? Черт, ведь я же отдал его Шпоньке!
Что сделано, то сделано. Не стоит сожалеть.
Уходите, ребята. Валите за барьер. Спасайтесь. Вы сделали свое дело, а теперь я попытаюсь сделать свое. Готовясь нырнуть в Вязкий мир, я гляжу одним глазом на чужака, другим – на цифры на локаторе.
Расстояние... направление...
Шлепок по сенсору. Моя капсула выключает радиомаячок, меня в ней нет. Строка с надписью «Тимофей Гаев» тает на чужих экранах.
Пожелай мне удачи, мама. Пожелайте мне удачи, ребята. Мардж, береги себя... ты понимаешь?
Вязкий мир в открытом космосе точно такой же, как на Земле или на Ананке. Никакой разницы. По-прежнему неподатлив лиловый клейстер, по-прежнему нога находит опору там, куда она поставлена. Разница лишь в страхе... Когда я телепортировал в коллектор ливневой канализации, спасаясь от оперативниц Евгении Фаустовой, мне пришлось пройти в Вязком мире метров двести, больше, чем нужно сейчас, – но разве ТОТ страх промахнуться можно сравнить с ЭТИМ?
Нет права ошибиться. Мне порвет сосуды, и Департамент отправит маму обратно в поселок Сугроб. Она будет знать, что я умер, она догадается, даже если ей ничего не скажут. И станет считать дни... Их осталось не
Черта с два!
Здоровая злость – совсем не то, что необходимо для ориентирования в Вязком мире. Тут надо быть собранным и деловитым. Можно считать шаги и, умножив их на свой личный коэффициент, получить пройденный метраж. Можно положиться на внутреннее чувство времени и расстояния. Промах по дальности обычно невелик, это не промах по направлению, который растет с каждым шагом. Я знаю, что уже сбился с верного направления в этой липкой лиловой тьме, не сбиться тут вообще невозможно, остается лишь надеяться, что мой сбой не слишком велик. И просто верить в удачу.
Пора?
Это как прыжок в темный колодец, где не видно дна. Лучше всего ни о чем не думать. В крайнем случае – помнить, что смерть будет безболезненной. Раз – и все.
Я падаю.
Нет, не в воображаемый колодец и не в безвоздушное пространство. Выпав из Вязкого мира, я падаю на что-то мягкое, теплое, живое. И все равно очень больно: сила тяжести в чужом корабле по меньшей мере втрое превосходит земную. Пытаясь подняться, я напрягаю все мышцы.
Они с тяжелой планеты? То-то и смотрю: выдержали жуткие перегрузки при единственном – но каком! – маневре их корабля в этом бою. Кстати, если корабль сейчас повторит маневр...
– Нет нужды. Враждебное воздействие извне прекращено.
Трудно из положения на карачках вскочить на ноги при трех «же» и, кажется, еще подпрыгнуть на месте от неожиданности, но мне это удается.
Померещилось или нет?
Небольшое округлое помещение освещается бледно-желтым светом. Мягкие на ощупь стены остаются темными, светится как будто сам воздух. И – никого. Где экипаж, для кого я пронес сквозь Вязкий мир смертоносные гостинцы? Я пришел убивать, слышите вы!
– Попытайся.
– Что-о?!
– Ты выразил желание помериться силами с экипажем. Такая возможность будет тебе предоставлена.
Ага, значит, со мною говорит сам корабль. Мало того, он управляется голосом и понимает интерлинг! Хотя чему я удивляюсь? Из года в год засорять эфир телепередачами – и воображать, что им о нас ничего не известно?
– Можно мыслями.
А смысл? Нет уж. Страшновато.
– Мудрое решение. Невербальное общение со мною чревато для новичка большими неприятностями.
Голос идет как бы отовсюду. Но эха нет.
Первоматерь Люси, а ведь я дышу без загубника! Воздухом в корабле можно дышать! Или... он понял, что мне нужно, а значит, действительно управляется мною?!
Вряд ли мне мерещится, что корабль подпустил немного иронии в свою интонацию. Скорее, так оно и есть:
– Возможно, тебе будет неприятно это узнать, но ты ошибаешься. Я не управляюсь ни тобой, ни кем-либо другим. Я управляю.
Так.
– Мною, ты хочешь сказать?
– Собой.
Уже легче.
– Ты готов?
– К чему?