Тысяча осеней Якоба де Зута
Шрифт:
— Сестра Аибагава — довольная всем служанка Богини. У нее нет желания уходить отсюда.
— Пусть она скажет мне это сама.
— Нет. Некоторые привычки ее прежней жизни надобно… — Эномото делает вид, что ищет правильное слово, — …отсечь. Ее раны затягиваются, но только нерадивый Владыка-настоятель допустит, чтобы когда-то близкий ее сердцу мужчина вновь разбередил их.
«Другие, — думает Узаемон. — Что с Шузаи и остальными?»
— Шузаи жив, в порядке, — отвечает на высказанный вопрос Эномото. — Ест на кухне с другими десятью. Твой заговор доставил им некоторые проблемы.
Узаемон отказывается
— Я знаю Шузаи десять лет…
— Он верный друг, — Эномото старается удержаться от улыбки. — Но не твой верный друг.
— Ложь, — настаивает Узаемон, — ложь. Уловка, призванная подобрать ключ к моим мыслям…
— Зачем мне врать? — Темно — синий шелк всплескивается вверх, когда Эномото подсаживается поближе. — Да и вообще, такое завершение истории жизни Огавы Узаемона вызывает досаду. Усыновленный некогда знаменитой семьей, поднявшийся благодаря своему таланту до высокого ранга, наслаждающийся уважением Академии Ширандо, постоянным доходом, красивой женой и завидной возможностью торговли с голландцами. Кто бы захотел большего? Огава Узаемон захотел большего! Он заразился болезнью, которую весь мир называет любовью. И, в конце концов, она его и погубила.
Человеческие тени приходят в движение.
«Я не стану умолять его о пощаде, — клянется Узаемон, — но я должен узнать, что и почему».
— Сколько вы заплатили Шузаи за предательство?
— Да перестаньте! Услуга владыке Киоги дороже любых денег.
— Там был юноша, стражник, его убили у Ворот — на- полпути…
— Шпион на службе владыки Саги: твоя авантюра предоставила нам отличную возможность избавиться от него.
— Зачем тащить меня на гору Ширануи?
— Убийство в Нагасаки могло привести к неудобным вопросам, и, как это романтично, твоя смерть так близко от возлюбленной: она же в считаных шагах от тебя! Я не смог устоять перед таким искушением.
— Позвольте мне ее увидеть. — Осы в голове Узаемона гудят все громче. — Или я убью вас, когда приду сюда с той стороны.
— Это ж надо, предсмертное проклятие от ученого Ширандо! Увы, у меня есть доказательства, установленные опытным путем, которые примет Декарт и даже доктор Маринус, что проклятие умирающего не работает. Много лет тому назад многие сотни мужчин, женщин и даже детей поклялись утащить меня в ад. Но тем не менее, как ты видишь, я все еще здесь: расхаживаю по этой прекрасной земле.
«Он хочет увидеть мой страх».
— Значит, вы верите в безумные догмы ордена?
— О да. Мы нашли несколько интересных писем у тебя, но не тот кизиловый футляр. Хорошо, я не буду обещать, что ты можешь купить им свою жизнь: твоя смерть стала необходимостью в тот самый час, когда травница постучала в твои ворота. Но ты можешь спасти резиденцию Огава от уничтожающего огня, который сожжет все в шестом месяце года. Что скажешь?
— Два письма, — врет Узаемон, — переданы сегодня Огаве Мимасаку. Одно вычеркивает меня из списка членов семьи Огава. Другое оповещает о разводе с женой. К чему уничтожать дом, который более никоим образом со мной не связан?
— Просто от злости. Отдай мне свиток или умрешь, зная, что они тоже умрут.
— Скажите, зачем вы украли дочь доктора Аибагавы?
Эномото принимает решение пойти ему навстречу и объяснить:
— Я испугался, что могу ее потерять.
Эномото разворачивает лист европейской бумаги и показывает Узаемону:
«Сохрани это, — приказывает памяти Узаемон. — Покажи мне ее в самом конце».
— Де Зут рисует хорошо, — Эномото складывает бумажный лист. — Достаточно хорошо, чтобы вдова Аибагавы Седжан забеспокоилась о том, что у голландца появились планы на самое ценное достояние семьи. Словарь, который твой слуга тайком притащил Орито, доказал это. Мой человек убедил вдову отказаться от похоронного протокола, предусматривающего долгий траур, и решить будущее ее падчерицы без лишних формальностей.
— Вы рассказали той жестокосердечной женщине о ваших безумных обычаях?
— Что земляной червь знает о Копернике, то и ты знаешь о догмах.
— Вы держите гарем уродиц для забав монахов…
— Ты не слышишь, как начинаешь говорить, словно ребенок, который вечером тянет время, чтобы его не отправили в постель?
— А почему тогда не выступить в Академии, — спрашивает Узаемон, — с докладом о…
— Почему вы, смертные комары, полагаете, что мне важно, поверите вы в это или нет?
— …об убийстве ваших «собранных Даров», чтобы «извлечь эссенцию их душ»?
— Это твой последний шанс спасти дом Огавы от…
— А потом разлить по бутылкам, словно духи, и «вдыхать», как лекарство, пытаясь отодвинуть приход смерти? Почему не разделить магическое откровение со всем миром? — Узаемон хмуро смотрит надвигающиеся фигуры. — Вот моя догадка: потому что внутри вас еще есть малая часть, которая не обезумела, ваш внутренний Джирицу, и она говорит: «Это зло».
— О — о, зло. Зло, зло, зло. Вы всегда используете это слово, словно оно — меч, а не глупое самомнение. Когда ты высасываешь желток из яйца, это что, зло? Выживание — закон Природы, и мой орден хранит — или, лучше того, являет собой — секрет выживания, отрицания смерти. Новорожденные младенцы представляют собой лишь насущную необходимость: после первых двух недель жизни укоренившуюся в теле душу извлечь уже невозможно, а пятьдесят членов ордена нуждаются в устойчивых поставках, да еще надо покупать благорасположение кое — кого из политической элиты. Твой Адам Смит все прекрасно понял бы. Более того, без ордена эти Дары не родились бы вообще. Они — составляющие, изготавливаемые нами. И где тут твое «зло»?
— Красноречивое безумие, Владыка-настоятель Эномото, остается безумием.
— Мне больше шестисот лет. А ты умрешь через несколько минут…
«Он верит в эти догмы, — видит Узаемон. — Он верит в каждое слово».
— …так кто сильнее? Твои доводы? Или мое красноречивое безумие?
— Освободите меня, — говорит Узаемон, — освободите госпожу Аибагаву, и я расскажу вам, где находится сви…
— Нет — нет, никаких переговоров. Никто за пределами ордена не может узнать наши догмы и остаться в живых. Ты должен умереть, как Джирицу, и эта вечно сующая нос в чужие дела старая травница…