Тысяча осеней Якоба де Зута
Шрифт:
Рабы Игнатиус и Be доят коз и жарко спорят о чем-то друг с другом на малайском.
Иво Ост и Вибо Герритсзон молча перекидываются мячом.
— Гав-гав, — говорит один из них, когда Якоб проходит мимо: он делает вид, будто ничего не услышал.
Кон Туоми и Понк Оувеханд курят трубки под соснами.
— Кто-то высокородный, — ворчит Оувеханд, — умер в Мияко, так что плотницкие работы и музыка запрещены на два дня. Ничего нельзя делать, и не только здесь — по всей империи. Ван Клиф клянется, что это заговор, цель которого — затянуть
«Я не шлифую свой план, — признается себе Якоб, — а только понапрасну нервничаю…»
В операционной на большом столе с закрытыми глазами лежит доктор Маринус. Бубнит себе под нос какую-то барочную мелодию.
Илатту кисточкой смазывает нижнюю челюсть учителя пахучим маслом и каким-то женским кремом.
Пар поднимается от кувшина с водой; огонь отражается от острого лезвия бритвы.
На полу тукан склевывает бобы из оловянной миски.
Сливы горкой высятся в терракотовой миске — цвета чуть затуманенной синевы.
Илатту оповещает малайским бормотанием о прибытии Якоба, и Маринус открывает один недовольный глаз.
— Чего?
— Мне хочется посоветоваться с вами о… об одном деле.
— Продолжай бритье, Илатту. Советуйтесь, Домбуржец.
— Я бы предпочел наедине, доктор, как…
— Илатту — это и есть наедине. В нашем крохотном уголке Мироздания его знания анатомии и патологии уступают только моим. Разве что вы не доверяете тукану?
— Ну, тогда… — Якоб понимает, что ему придется рассчитывать на молчание ассистента так же, как молчание Маринуса. — Меня немного заинтересовал один из ваших учеников…
— Какое вам дело, — открывается другой глаз, — до госпожи Аибагавы?
Якоб смотрит в пол:
— Никакого. Я просто… хотел поговорить с ней…
— Тогда почему вы здесь и говорите со мной?
— …поговорить с ней без десятка соглядатаев, следящих за нами.
— Так. Так. Так. То есть вы хотите, чтобы я устроил вам тайное свидание?
— Вы намекаете на какую-то интригу, доктор, а на самом деле…
— Ответ: «Никогда». Первая причина: госпожа Аибагава — не продажная Ева для снятия зуда от вашей адамовой чесотки, а дочь джентльмена. Вторая причина: даже если бы госпожа Аибагава согласилась пойти в дэдзимские «жены», а на это она никогда…
— Я знаю, доктор, и, клянусь честью, пришел сюда не…
— …не согласится, то шпионы доложили бы об этой связи через полчаса, после чего мое, с таким трудом полученное разрешение обучать, собирать экспонаты и проводить исследования здесь, в Нагасаки, будет отозвано. Так что проваливайте. Опорожняйте яйца comme a la mode [23] : через деревенских сводников или предаваясь греху Онана.
Тукан стучит клювом по оловянной миске и произносит: «Гр-рубый!» — или что-то похожее.
23
Обычным
— Господин Маринус, — Якоб краснеет, — вы, к сожалению, неправильно истолковали мои намерения. Я никогда бы…
— На самом-то деле, похоть вызывает у вас даже не сама госпожа Аибагава. Вы теряете голову от одного только вида «восточной женщины». Да-да, загадочные глаза, камелии в волосах, то, что вы принимаете за кротость. Я повидал не одну сотню одурманенных белокожих мужчин, погружающихся в эту же самую сладостную пучину.
— Но в моем случае вы не правы, доктор. У меня нет…
— Естественно, я не прав. Домбуржец обожает свою Жемчужину Востока лишь как благородный рыцарь: приходит на помощь обезображенной деве, отвергнутой ее соотечественниками! Славный Рыцарь Запада, единственный, кто пришел в восторг от ее внутренней красоты!
— Доброго дня, — Якоб более не в силах выдерживать это словесное бичевание. — Доброго вам дня.
— Уходите так скоро? Даже не предложив взятки, которая у вас под мышкой?
— Это не взятка, — полуложь, — а подарок из Батавии. Я надеялся, — теперь понимаю, что глупо и напрасно, — завязать дружеские отношения со знаменитым доктором Маринусом, и потому Хендрик Звардекрон из Батавского общества порекомендовал мне привезти вам ноты. Но, как я сейчас вижу, невежественный клерк недостоин вашего августейшего внимания. Я более не побеспокою вас.
Маринус пристально смотрит на Якоба.
— Что это за подарок, если даритель не предлагает его, пока ему что-то не понадобилось от одариваемого?
— Я пытался отдать его вам при нашей первой встрече. Вы захлопнули крышку люка перед моим носом.
Илатту обмакивает лезвие в воду и протирает его клочком бумаги.
— Вспыльчивость, — признается доктор, — иной раз берет верх надо мной. А кто… — Маринус нацеливает палец на нотную папку, — …композитор?
Якоб читает заглавие: «Шедевры Доменико Скарлатти для клавесина или фортепиано, избранное из коллекции манускриптов, собранной Муцио Клементи… Лондон, которые можно приобрести у господина Броудвуда, изготовителя клавесинов, на Грэйт-Палтни-стрит, Голден-сквер».
Кричит дэдзимский петух. Громкий топот доносится с Длинной улицы.
— Доменико Скарлатти, да? Долгий он прошел путь, чтобы попасть сюда.
Безразличие Маринуса, подозревает Якоб, слишком нарочитое, чтобы быть искренним.
— Теперь ему предстоит не менее долгий обратный путь, — Якоб поворачивается к двери. — Не смею больше вас тревожить.
— О-о, подождите, Домбуржец. Дуться вам не к лицу. Госпожа Аибагава…
— Не куртизанка, я знаю. Не представляю ее себе такой. — Якоба так и подмывает рассказать Маринусу об Анне, но он не доверяет доктору до такой степени, чтобы открыть ему свое сердце.
— А какой, — спрашивает Маринус, — вы ее себе представляете?