Тысяча разбитых осколков
Шрифт:
«Перед вами чистый холст», — сказала Мириам, и я взглянул на краски, кисти и емкость, наполненную водой, чтобы смывать краску между мазками.
Я не был большим художником, поэтому не надеялся на то, что получу от этой сессии. Действия последних нескольких дней были нормальными, а что касается нашей собственной смертности, то они были мягкими и постепенными. Ничто еще не подтолкнуло нас к краю пропасти. Я ни на секунду не думал, что эти дни не наступят.
Саванна была рядом со мной, но никто из нас не видел холстов друг друга. Я смотрел на этот белый кусок холста и задавался вопросом, какого черта она попросит нас нарисовать.
«На сегодняшней
«Перед вами множество цветов краски. Я хочу, чтобы вы подумали о том, кого вы потеряли, и просто нарисовали. Это может быть портрет или просто концептуальное представление того, кем они были для вас, кем они были в жизни. Возможно, то, что вы чувствуете с тех пор, как они ушли.
«Я хочу, чтобы вы действительно вложили свое сердце в воспоминания, которые у вас есть с этим человеком, и очистили их на холсте». Мириам медленно обошла нас всех, кружа по тихой комнате. Напряжение между всеми нами возросло настолько, что его можно было порезать ножом.
«Я хочу, чтобы вы действительно углубились». Ее голос сочувственно изменился. «Это может быть эмоционально истощающим. Но мы должны противостоять этим эмоциям лицом к лицу. Мы должны думать о человеке, которого мы потеряли, а не убегать от его памяти или боли, которую может вызвать его кончина». Мириам стояла в центре круга. Она положила руку на грудь. « Почувствуйте эту картину. Почувствуйте своих близких. Позвольте своей душе вести вас в этом путешествии и позвольте всей сдерживаемой печали, счастью и несправедливости, которые вы чувствуете, покинуть ваше тело». Мириам улыбнулась каждому из нас. «Когда будете готовы, пожалуйста, начинайте».
Я так долго смотрел на холст, что совершенно потерял счет времени. Я не знала, что рисовать. Ничего не продвигалось вперед. На моем периферийном устройстве я видел, как люди начали растирать свои работы кистями. Я не смотрел, какие цвета они использовали или что рисовали. Холст передо мной казался горой, на которую невозможно подняться.
Меня пронзил знакомый жар. И сегодня я позволил этому. Мне нужно было почувствовать это прямо сейчас. Я так злился на Киллиана. Он взял наши мечты и разбил их на части, так много, что их уже невозможно было снова собрать воедино. Он разрушил нашу семью. Он уничтожил своих друзей, свою команду; он разрушил так много на своем пути, что был подобен самому смертоносному из торнадо.
И он никому не сказал. Он скрывал свою боль легкими улыбками и громким смехом. В каждом хоккейном матче он играл так, будто играл в финале Кубка Стэнли. Оживленно говорили о жизни вечеринки на семейных посиделках, в нашей семье. ужины. А я, я был идиотом, который не видел трещин – своих переломов. Я не увидел печали в его глазах. Не заметил усталости в его голосе, не заметил, как он сдавался, изо дня в день притворяясь перед всем миром, что с ним все в порядке.
Но хуже всего то, что он никому не сказал, почему . У них не было очевидной причины, почему он это сделал. Никаких ссор с друзьями, никакой девушки, которая оставила его разбитым сердцем. У него не было проблем.
Но он все равно ушел, черт возьми.
И только когда кисть сломалась в моей руке и холст передо мной расплылся, я понял, что рисую. Что я нанес цвет на белый холст и воплотил все, о чем думал, в какое-то произведение искусства.
Я моргнула и вытерла образовавшиеся слезы. И я просто смотрел… Я смотрел на то, что лежало передо мной.
Чернота. Черные завитки с добавлением красного. Красный цвет крови и гнева. Черный из-за потери и состояния, в котором я остался. Лед стекал по моему позвоночнику, набирая скорость, пока в голову не пришла мысль: была ли эта картина тем, что Киллиан чувствовал той ночью, делая то, что он сделал? В его сердце нет ничего, ради чего можно было бы жить?
Смерть — его единственный выход.
Смерть, чтобы остановить боль.
Смерть, чтобы избежать того ада, которым стала для него жизнь. Он страдал молча и умер таким же образом.
Чья-то рука легла мне на плечо. Прикосновение было нежным и поддерживающим. — Красиво, — сказала Мириам, и ее голос дрожал. Я не поднял глаз, но мне показалось, что я услышал слезы в ее тоне. — Это так красиво, Сил. Я смотрел на картину и не видел в ней никакой красоты. Оно было похоже на пустоту, засасывающую в свой рот все яркое и светлое. Чем дольше я смотрел на него, на вспышки красного цвета, на кружащиеся мазки кисти и на угольно-черный непрозрачный центр, тем глубже холод охватывал остальную часть меня.
Когда я внимательно изучил картинку, у меня побежали мурашки по коже. Это было почти так, как будто Киллиан был рядом со мной, направляя кисть. Как он хотел мне узнать , как это было в его душе, и дать мне представление о том, почему он чувствовал, что другого выхода нет. Я поерзал на своем месте.
Я понятия не имел, что произошло после нашей смерти. Но была ли у него возможность показать мне это? Был ли он каким-то образом в этот момент со мной, убеждая меня увидеть ? Понимать . По глупости я стал искать вокруг себя любые признаки того, что он здесь. Потом я покачал головой от своей глупости.
О чем я вообще думал ?
И все же картина смотрела на меня, как будто она имела зловещую силу, злонамеренный замысел, пытаясь поглотить и меня во тьме. Была ли предполагаемая депрессия Киллиана настолько ошеломляющей, что весь его свет был высосан из него в пустоту, полную отчаяния? Была ли такая мрачность слишком сильной, чтобы с ней жить, и его причины покончить с собой просто для того, чтобы остановить этот уровень страдания и тьмы?
Если бы это было так, как бы я мог его ненавидеть? Как я мог когда-либо задаваться вопросом, почему он не хотел оставаться в этом мире, если это было то, чем он жил каждую минуту каждого дня?
Неужели эта тьма украла и его голос? Поэтому он не сказал мне, что страдает? Неужели это лишило его возможности молить о помощи? Неужели это не оставило ему другого выбора, кроме как поддаться его притяжению?
Я почувствовала на губах соль и поняла, что это от слез, катящихся из моих глаз. Я не хотел этого чувствовать. Я не хотел, чтобы на этой фотографии был и я. Если эта тьма была в Киллиане и могла сломить такого сильного героя, могла ли она быть и во мне? Паника охватила меня и чуть не поставила на колени.