Тысячелетие
Шрифт:
— О'кей. Когда вырубился компьютер?
— По словам Карпентера, в самый неподходящий момент. Джанс вел что-то около девятнадцати самолетов- и тут компьютер крякнул, и у парня остался один лишь экран и десять секунд на то, чтобы согласовать сигнал «А» с сигналом «А-прим». Оба сигнала принадлежали самолетам, которые Джанс уже собирался передать Оклендскому пункту управления заходом на посадку. Он не смог различить, где чей сигнал, и дал пилотам неверные указания с точностью до наоборот. Он считал, что уводит их от столкновения. На самом деле он подтолкнул их друг к другу.
Я живо представил себе эту картину. Мне только трудно ее вам описать, если вы никогда не бывали в окружном
Вообразите себе, что перед вами экран с четким и ясным изображением, а на нем великое множество всяких линий и точек, и каждая точка помечена рядами цифр. Человеку непосвященному они ни о чем не говорят, но опытный диспетчер опознает по ним самолеты и вдобавок получает массу полезной информации. К примеру, о таких вещах, как высота, скорость воздушного потока, идентификационный номер автоответчика и так далее. Картинку на экране рисует компьютер, и он же обновляет ее каждые две секунды. Вы можете с ней поиграть: скажем, настроить изображение так, чтобы каждый самолет оставлял за собой небольшой хвост постепенно тускнеющих сигналов. Тогда вам с первого взгляда будет ясно, откуда он летит и куда, предположительно, направляется. Вы можете дать компьютеру команду стереть с экрана все лишнее и оставить только проблемную ситуацию. У вас есть маленький курсор- его можно передвигать по экрану: скажем, подвести к какой-то определенной машине и поговорить с пилотом. Если двум самолетам грозит аварийная ситуация, компьютер заметит это раньше вас и включит сирену тревоги, чтобы вы успели их развести.
И вдруг из-за перегрузки компьютер вырубается.
Знаете, что тогда происходит?
Экран хлопается из стоячего положения в лежачее. И не без причины: дело в том, что сигналы нам нем остались без цифровых пометок. Вы хватаете маленькие пластмассовые жетончики, называемые «козявками», пишете на них цифры жирным карандашом и кладете рядом с каждым сигналом. Когда сигнал смещается, вы передвигаете «козявки» вслед за ним. Разрешающая способность экрана летит ко всем чертям. Такое впечатление, будто перед вами совсем другая картинка. Точно из компьютерного века вы попали в эпоху первых радаров времен второй мировой войны.
И словно этого мало, сигналы, которые вы видите на новом длинноволновом дисплее, могут оказаться совсем не там, где были прежде. Некорректированное изображение радарных данных совершенно не похоже на исправленную компьютером картинку. Вместо изящной штриховки, обозначавшей облака, аккуратно размеченные цифрами с указанием высоты, перед вами расползается зловещее белое пятно, да еще вдобавок сдвинутое куда-то в сторону.
Если такое случается в час затишья, диспетчеры просто со стоном высыпают на экран «козявки». Если же компьютерный сбой происходит в час пик (а в окружном центре авиационно-диспетчерской службы Окленда- Сан-Франциско с его тремя коммерческими, тремя военными и невесть каким количеством частных аэродромов час пик практически не прекращается), над залом на две-три минуты повисает гнетущая тишина, в то время как диспетчеры отчаянно пытаются определить, кто есть кто, и припомнить, где находился каждый самолет и не грозило ли кому-нибудь влипнуть, как они выражаются, «в ситуацию».
Я не большой поклонник эвфемизмов, но этот нахожу весьма удачным. У нас тут, ребята, возникла такая ситуация, что шестьсот человек вот-вот будут размазаны по горе, совсем как большая банка с томатной пастой.
— И что ты думаешь? — спросил я у Тома.
— Слишком рано что-то думать, сам знаешь. — Том, тем не менее, не отводил взгляда, понимая, что я жду от него выводов не для протокола. И
— Н-да. Пойдем-ка в ангар.
Окна в баре были затененные, так что я даже не представлял себе, какой погожий выдался денек, пока не вылез на летное поле и не огляделся. В такие дни мне до зуда в ладонях хочется сжать штурвал моего «стирмана» и взмыть в родной и дикий голубой простор. Воздух был свежий и чистый, почти без ветра. В заливе, несмотря на ранее утро, сновали парусные шлюпки. Даже громадный безобразный мост, переброшенный через залив и соединяющий Окленд с Сан-Франциско, смотрелся неплохо на фоне синего неба. За мостом раскинулся прекраснейший город Америки. А если взглянуть в противоположную сторону, можно было увидеть Оклендские горы и пик Беркли.
Мы сели в машину Тома и поехали через поле. Отыскать ангар не составляло никакого труда: езжай себе следом за вереницей грузовиков с кучами мусорных мешков в кузовах, и все дела.
Отряд был уже на месте, за исключением Эли Зайбеля, который отправился осматривать левый двигатель «десятки», отлетевший чуть ли не на пять миль в сторону от места крушения. Мы вошли в ангар, и я подивился тому, как много обломков успели сюда притащить из Ливермора.
— «Юнайтед» жутко торопится с расчисткой, — сказал мне Джерри. — Вот все, что мне удалось набросать, прежде чем они уволокли самые крупные части самолета. — Он протянул мне самодельную схему, где с величайшей дотошностью было отмечено местоположение каждого обломка, превосходившего размерами чемодан.
Я прекрасно понимал чувства парней из «Юнайтед». Ливермор-местечко оживленное. Какой авиакомпании понравится, если толпы зевак будут слоняться вокруг и разглядывать остатки ее самолета? Поэтому «Юнайтед» быстренько сколотила команду из сотен мусорщиков, и скоро на месте аварии не останется никаких следов.
Зато ангар превратился в натуральную свалку. Все крупные детали стащили к одной стене, а рядом громоздились тонны и тонны пластиковых мусорных мешков, заляпанных грязью и набитых более мелкими обломками. К тому же начали прибывать части 747-го, и надо было освобождать для них место.
А потом рассортировать завалы.
Сортировка — не моя забота, но от одного взгляда на эти груды у меня опять разболелась голова. Я начал подозревать, что два двойных скотча в семь утра- не самая блестящая из моих идей. Пошарив в кармане плаща, я нашел пару таблеток от головной боли. Оглянулся в поисках воды- и увидел девушку с подносом, уставленным чашками с кофе. Она с каким-то потерянным видом огибала курган из мусорных мешков, все время поглядывая на часы, словно боялась куда-то опоздать.
— Я бы не отказался от чашечки кофе, — сказал я.
Она обернулась и улыбнулась. Вернее, начала улыбаться- но, оборвав процесс на полпути, застыла, как завороженная.
Момент был странный до жути. Длилось это не более полусекунды, но мне казалось, что прошел целый час. Так много эмоций отразилось на ее лице за крохотный отрезок времени, что я поначалу решил, будто мне просто померещилось. Потом я уже не был так уверен.
Она была очень красива. Когда я увидел ее со спины, она показалась мне совсем молоденькой. Но заглянув ей в глаза, я решил, что ей как минимум лет сто. Ерунда, конечно. Где-то около тридцати, не больше. Она была красива той броской, сногсшибательной красотой, от которой у пятнадцатилетних нецелованных мальчиков захватывает дух. Мои пятнадцать давно миновали, но дух захватило только так.