Тысячелетие
Шрифт:
— Конечно. О чем угодно.
— Это долгая история, — предупредила она.
— Я выдержу.
Она засмеялась. Смех был дрожащий, грозивший перейти в истерику. Но ей удалось взять себя в руки.
— Там, откуда я пришла, все умирают, — сказала она.
И дальше, клянусь, было еще хуже.
— Мы даем своим детям имена, только когда им исполнится два года, — сказала я ему.
— Почему?
— Разве не ясно? — Интересно, подумала я, насколько он верит моему рассказу? Наверное,
— Чем она болела?
— Ничем. По крайней мере, на вид. Мне было двенадцать, понимаешь? У меня начались первые месячные: я оказалась небесплодной. Генализ тоже не выявил никаких противопоказаний.
Я посмотрела на него. Порою правда просто не доходит до собеседника.
— У меня были проблемы со способностью к деторождению, — сказала я. — Врачи говорили, что у меня не будет детей. И вдруг я забеременела.
— В двенадцать лет? — спросил я.
— Забудь про двенадцать лет. Я просто пьяна, о'кей? Мне делали… как ее?.. амниотомию. Все считали, что если даже я забеременею, ребенок родится монголоидным.
— У нас это называют синдромом Дауна.
— Верно. Верно. Забыла местный жаргон. Ну так вот. Девочка родилась прехорошенькая. Самый прелестный ребенок за последнее столетие.
Я глотала прямо из горлышка. Без пилюль. Этанол, как выяснилось, совсем неплохое лекарство от отчаяния.
— В ней была вся моя жизнь. Все мои надежды и желания. Ее, естественно, пытались забрать от меня в больницу, где за ней был бы постоянный присмотр.
А умница была! Гений, а не ребенок. Она начала ходить в шесть месяцев, говорить- в девять. Она была моей Вселенной.
— Как, ты сказала, ее звали? — спросил он.
Я снова взглянула на него. О'кей. Значит, он не верит даже на один процент.
А с какой стати он должен мне верить? А я ему?
Я опять заплакала.
Рассудок у леди оказался куда более расстроенным, чем я предполагал. Я попытался склеить кусочки ее откровений так же, как обычно восстанавливаю картину крушения.
У ребенка было какое-то врожденное заболевание. Я не эксперт в этой области, но кое-что мне в голову пришло. Например: мать болела сифилисом или употребляла героин, вынашивая ребенка. Иначе откуда у нее такое чувство вины? И зачем бы ей прибегать к таким сумасшедшим метафорам, рассказывая о своем несчастье?
Девочка умерла, не дожив до двух лет. А может, и не умерла. Возможно, жизнь в ней поддерживали механически, при полностью угасшем сознании.
С другой стороны, не исключено, что ребенка у Луизы забрал благотворительный департамент. Быть может, девочка живет у приемных родителей. Я просто ничего не смог толком выяснить.
Ясно было только одно: Луиза
Но Луиза почему-то не вызывала у меня опасений.
Правда, я чувствовал себя опустошенным после ее исповеди. И шея у меня ныла от бесчисленных сочувственных кивков. Но это ничего не значило. Мне она по-прежнему нравилась. Мне по-прежнему хотелось быть с ней.
— У меня осталось не так много времен, — сказала я, закончив свою историю, понять и принять которую он был не в состоянии. — Пойду-ка освежусь. — Я взглянула на часы. — Так или иначе, в десять утра я превращусь в тыкву.
Я изучила свое лицо в зеркале ванной комнаты. Все та же старая знакомая Луиза. Все та же старая идиотка.
— Слушай, — сказала я себе, — Не поднимай много шума из ничего. Ты рассказала ему о том, о чем хотела рассказывать меньше всего на свете, и он не поверил ни единому слову. Назови это разочарованием.
Я закашлялась, не успев закончить речь. Достала свой «викс»-ингалятор, сделала глубокий вдох, надеясь, что вонь- с точки зрения Смита — не просочится в спальню, а потом разделась и встала под душ.
Дальнейшую сцену мы с Шерманом продумали в мельчайших подробностях. Она была эффектна до умопомрачения, под завязку набита репликами из ролей Кэтрин Хэпберн и Джин Артур и кончалась тем, что я падала в его объятия, волна набегала на пляж, а мы грациозно уходили вдаль. Жаль только, что это годится исключительно для кино. Мы встретились эффектно; боюсь, более эффектных сцен мне не вынести. Пора забыть жеманные тридцатые-сороковые и вернуться в откровенные восьмидесятые.
Я вылезла из душа и открыла дверь.
Мне кажется, она получала удовольствие. А если даже и нет, то по крайней мере издавала все положенные звуки. Что до меня-Господь свидетель, я был на седьмом небе. И я чувствовал, что она изголодалась по сексу не меньше меня, а я никогда еще не был таким голодным.
Когда мы закончили, она потянулась за сигаретой, и мне вдруг стало чуть-чуть обидно. Быть может, мне просто нужно было на что-то пожаловаться, чтобы жизнь не казалась такой прекрасной.
— Ты всегда куришь сразу после занятий любовью?
Она машинально взглянула вниз, на свою промежность, и между нами, как искра, пробежала смешинка. Мы оба рассмеялись. Она прикурила, глубоко затянулась и очень медленно выпустила дым. Она казалась абсолютно довольной.
— Я курю после всего, Билл. Я курю до всего. Если бы мне удалось придумать способ курения во сне, я курила бы, пока сплю. Только благодаря своей нечеловеческой выносливости я не курю четыре сигареты разом в твоем присутствии.