Тысячеликий герой
Шрифт:
Там, где моралист был бы охвачен негодованием, а поэт-трагик – состраданием и ужасом, мифология все превращает в великую и ужасную Божественную Комедию. Ее «олимпийский смех» ни в коей мере не отвлекает нас от действительности, напротив, он суров и реален, как сама жизнь, как сам Творец. Преломляясь через призму мифа, трагедия предстает несколько истеричной, сцены человеческих нравов – примитивными. Но эта суровость оправдывается тем, что видимый нам мир является лишь отображением силы, которая, не зная страданий, продолжает действовать. Таким образом, сказки лишены и жалости, и ужаса – они наполнены радостью высшей безымянной силы, которая проявляется в самолюбивых, сражающихся друг с другом эго, которые рождаются и умирают в пространстве времени.
Часть I
Приключения героя
Глава I
Начало пути
Ил. 10. Психея входит в сад Купидона (холст, масло). Англия, 1903 г.
1. Зов странствий
Давным-давно, когда люди желали и воплощали свои желания в жизнь, жил один царь, все дочери которого были красавицы, но самая младшая была
Однажды принцесса не поймала шарик своей маленькой ручкой, он пролетел мимо, ударился о землю и укатился прямо в воду. Принцесса хотела разглядеть, куда он упал, но шарик исчез, родник был таким глубоким, что, казалось, у него нет дна. И тогда она расплакалась и безутешно рыдала все громче и громче. И вот ей послышалось, что кто-то говорит: «Что случилось, Принцесса? Ты так громко плачешь, что можешь разжалобить даже камень». Она огляделась, чтобы понять, кто говорит с ней, откуда доносится голос, и увидела торчащую из воды большую уродливую лягушачью голову. «А, это ты, попрыгушка речная, – сказала она. – Я плачу оттого, что мой золотой шарик упал в родник». «Не надо так плакать, – ответил лягушонок. – Я, конечно, помогу тебе. А что ты мне дашь, если я верну тебе твою игрушку?» – «Все, что ты захочешь, мой дорогой лягушонок, мои платья, жемчуга и драгоценные камни, даже золотую корону, которую я ношу». И лягушонок ответил: «Не надо мне твоих платьев, жемчугов и драгоценных камней, и короны тоже; но если ты будешь любить меня, позволишь дружить и играть с тобой, если ты позволишь мне сидеть рядом с тобой за твоим маленьким столиком, есть с твоей золотой тарелочки, пить из твоей золотой чашечки, спать в твоей кроватке, – если ты пообещаешь мне это, то я тут же нырну на дно и достану тебе золотой шарик». «Хорошо, – сказала принцесса. – Я обещаю тебе все, что ты пожелаешь, если только вернешь мне мой шарик». Но про себя она подумала: «Какую ерунду говорит этот глупый лягушонок! Пусть себе сидит в воде со своими друзьями лягушками, не бывать ему другом человека».
Как только лягушонок услышал обещание, он нырнул, а через некоторое время снова всплыл на поверхность; во рту у него был шарик, который он бросил в траву. Принцесса обрадовалась, увидев свою прелестную игрушку. Она схватила шарик и побежала прочь. «Постой, постой, – закричал лягушонок, – возьми меня с собой; я не могу угнаться за тобой!» Он квакал и квакал изо всех сил, но Принцесса не обратила на него ни малейшего внимания и со всех ног побежала домой, совсем забыв о бедном лягушонке, которому пришлось снова нырнуть в родник. [64]
64
Сказки братьев Гримм, «Король-лягушонок».
Это один из примеров того, как может начаться приключение. Промах – казалось бы, чистая случайность – открывает перед человеком мир, о существовании которого он и не подозревал, и он невольно оказывается втянут во взаимоотношения с силами, природу которых понимает неверно. Как указал Фрейд, [65] ошибки – это не просто случайность, а результат подавленных желаний и конфликтов. Это – волны на поверхности жизни, которые питают подземный, невидимый глазу родник. Они могут быть очень глубокими, как сама душа. Промах может открыть путь к новой судьбе. Так и происходит в этой сказке, где сначала шарик теряется в знак того, что в жизни принцессы должно что-то произойти, появление лягушонка – это второй знак судьбы, а необдуманное обещание – третий.
65
The Psychopathology of Everyday Life (Standard Edition, VI; orig. 1901).
Лягушонка, который чудесным образом появляется как глашатай вступающих в игру новых сил, можно назвать «предвестником»; критический момент его появления это «зов странствий и приключений». Предвестник может призвать к жизни, как в данном случае, или, в более поздний момент жизненного пути – к смерти. Он может оповестить о важном историческом событии. Он может знаменовать религиозное озарение. Мистики называют это «пробуждением Самости». [66] А для принцессы из этой сказки он знаменует начало юности. Будь этот зов громогласен или едва различим, на какой стадии или этапе жизни он бы ни приходил, он всегда возвещает начало таинства преображения – обряд или момент духовного перехода, – к смерти и рождению. Привычные рамки жизни стали тесны; старые понятия, идеалы и эмоциональные стереотипы изжили себя; пришло время переступить порог.
66
Evelyn Underhill, Mysticism, A Study in the Nature and Development of Man’s Spiritual Consciousness (New York: E. P. Dutton and Co., 1911), Part II, “The Mystic Way,” Chapter II, “The Awakening of the Self.”.
Обычными для такого зова декорациями являются темный лес, большое дерево, журчащий родник и отталкивающий, и потому вызывающий неправильную оценку, внешний вид глашатая судьбы. В этой сцене мы различаем символы центра мироздания. Лягушка, маленький дракон – это детская версия змея из преисподней, голова которого подпирает землю. Он олицетворяет глубинные, дарующие жизнь, демиургические силы. Этот маленький дракон поднимается с золотым солнечным шаром, который только что поглотили темные воды: в этот момент маленький лягушонок уподобляется великому китайскому дракону Востока, несущему в своей пасти восходящее солнце, или лягушке, на голове которой восседает юный бессмертный Хан Хсиань с корзиной персиков бессмертия в руках. Фрейд выдвинул предположение, что всякое состояние беспокойства воспроизводит болезненные ощущения, переживаемые ребенком в момент первого отделения от матери – затрудненное дыхание, прилив крови и т. п., то есть ощущения кризиса рождения. [67] И наоборот, всякий момент разобщения и нового рождения вызывает чувство тревоги. Будь то царское дитя, стоящее на пороге выхода из незыблемого блаженного своего единства с царем-отцом, или божия дочь Ева, уже созревшая к тому, чтобы покинуть идиллию райского сада, или достигший высшей степени сосредоточения Будущий Будда, на пути к последним горизонтам сотворенного мира, – во всех этих случаях активируются одни и те же архетипные образы, символизирующие опасность, утешение, испытание, переход и загадочную святость таинства рождения.
67
Зигмунд
Ил. 11. Апис в обличье быка переносит усопшего в облике Осириса в подземный мир (резьба по дереву). Египет, 700–650-е гг. до н. э.
Вызывающие отвращение и отвергнутые лягушка или дракон из сказки поднимают из пучины солнечный шар, держа его во рту; лягушка, змей, отверженный – символизируют те глубины бессознательного («такие глубокие, что кажутся бездонными»), где пребывают все отвергнутые, непризнанные, неизвестные или не поддающиеся определению факторы, законы и элементы бытия. Это жемчуга сказочных подводных дворцов русалок, тритонов и других водных стражей; это драгоценные камни, освещающие города демонов в подземном мире; это семена огня в океане бессмертия, который несет на себе Землю и окружает ее подобно змее; это звезды в глубинах вечной ночи. Это золотые самородки из клада дракона; запретные яблоки Гесперид; завитки золотого руна. Поэтому предвестник, или глашатай, приключения часто оказывается мрачным, отвратительным, вселяющим ужас или зловещим с точки зрения обыденного окружающего мира; но если последовать за ним, откроется путь через границу дня во тьму ночи, где сверкают драгоценные камни. Предвестником также может выступать зверь (как в сказке), который символизирует наши подавляемые инстинктивные животворные силы. Или, наконец, – это завуалированная таинственная фигура – незнакомец.
Например, есть вот такая история о короле Артуре и о том, как он собрался на конную охоту со своими рыцарями.
Как только король оказался в лесу, он увидел большого оленя. «Он станет моей добычей», – сказал король Артур и, пришпорив коня, долго скакал по следу зверя и уже почти настиг его; но загнанный долгой погоней конь короля упал замертво; тогда слуга подвел королю другого коня. Так король загнал коня насмерть, но все же не упустил своей добычи. Он остановился у родника и сел, задумавшись. И тут ему почудилось, что он слышит лай гончих, числом до тридцати. И к нему вышел самый странный зверь изо всех, когда-либо виденных им, и изо всех, о которых ему когда-либо довелось слышать; зверь подошел к роднику, чтобы напиться, и шум, исходящий из его брюха, был подобен шуму от тридцати идущих по следу гончих; но все то время, пока зверь пил воду, брюхо его молчало: после чего зверь с громким шумом удалился, оставив короля в крайнем изумлении. [68]
68
Malory, Le Morte d’Arthur, I, p. xix. Погоня за матерым оленем и встреча с «вопрошающим зверем» заменует начало чудесного периода, который ассоциируется с поисками Святого Грааля.
А вот история из совершенно другой части света о девочке племени арапахо с североамериканских равнин. У тополя она заметила дикобраза и попыталась его поймать, но животное спряталось за дерево и стало карабкаться вверх по стволу. Девочка отправилась за ним, чтобы схватить, но он был проворнее. «Хорошо! – сказала она. – Я залезу на дерево, чтобы поймать дикобраза, потому что мне нужны эти длинные иглы, а если понадобится, то и на самую макушку заберусь». Дикобраз добрался до верхушки дерева, но, как только девочка приблизилась к нему и протянула руки, чтобы схватить, тополь вдруг вырос, а дикобраз карабкался вверх, все выше и выше. Посмотрев вниз, девочка увидела собравшихся внизу друзей, которые, задрав головы, звали ее назад; но ее охватил азарт погони, и, хотя ей было страшно оттого, как высоко она забралась, она продолжала взбираться по дереву, пока не стала казаться крохотной точкой для тех, кто наблюдал за ней снизу, и так вместе с дикобразом она в конце концов добралась до самого неба. [69]
69
George A. Dorsey and Alfred L. Kroeber, Traditions of the Arapaho (Chicago: Field Columbia Museum, Publication 81, Anthropological Series, vol. V; 1903), p. 300. Reprinted in Stith Thompson’s Tales of the North American Indians (Cambridge, MA, 1929), p. 128.
Ил. 12. Исида в обличье ястреба следует за Осирисом в Подземный мир (резьба по дереву). Египет эпохи Птолемеев, I в. н. э.
Чтобы продемонстрировать спонтанное появление образа глашатая – предвестника в психике, созревшей для преобразования, достаточно будет привести два сновидения. Первое – это сон юноши, который пытается переосмыслить окружающий его мир:
«Зеленая страна, где пасется много овец. Это “страна овец”. Неизвестная женщина стоит в стране овец и указывает мне путь». [70]
70
К. Г. Юнг, Психология и алхимия. (Orig. 1935.)
Второй сон приснился девушке, у которой недавно умерла от туберкулеза легких подруга; она боится, что тоже заразилась.
«Я была в цветущем саду; закат был кроваво-красный. И тут передо мной появился черный, благородный рыцарь, который проникновенно обратился ко мне глубоким и пугающим голосом: “Пойдешь со мной?” Не ожидая моего ответа, он взял меня за руку и увел с собой». [71]
Будь то сновидение или миф, во всех этих приключениях образ внезапно возникающего проводника знаменует новый период, новый этап жизненного пути, и всегда окружен атмосферой неизъяснимого очарования. То, с чем нужно столкнуться лицом к лицу, и то, что каким-то образом до глубины знакомо бессознательному – хотя и представляется, как нечто неизвестное, удивительное и даже пугающее сознательному Я – открыто заявляет о себе; а то, что прежде было наполнено глубоким смыслом, может удивительным образом утратить свое значение – подобно тому, как мир потускнел для принцессы, после того как ее золотой шарик канул в родник. После этого герой воспринимает все, что он делал раньше, как бессмыслицу, даже если на время снова возвращается к ней. И тогда один за другим появляются знамения – одно мощнее другого, наконец, сопротивляться зову уже невозможно – как в легенде о «четырех знаках», о которой мы сейчас расскажем, самом известном примером зова к приключению в мировой литературе.
71
Wilhelm Stekel, Die Sprache des Traumes (Wiesbaden: Verlag von J. F. Bergmann, 1911), p. 352. Доктор Штекель указывает на связь алого потока крови с мыслями о кровавой мокроте больного.