Тюлень Тёпа
Шрифт:
«Ветер, наверное», – подумал он и смело пошёл к входу, всматриваясь в полутьму, но невольно остановился как вкопанный, потому что в дверь снаружи снова кто-то ударил, и она приоткрылась ещё чуть-чуть. Тёпу охватил страх. Он попятился назад. Дверь не двигалась. Сделав ещё пару шагов, Тёпа оступился и упал в зерно, из которого выскочили несколько жирных крыс и разбежались в разные стороны. Тёпа пытался закричать, но голос куда-то подевался. От страха он лез на пшеничную кучу всё выше и выше. Как вдруг раздался ещё один удар, и послышался скрежет когтей по металлической двери:
– А-а-а! – закричал Тёпа что было мочи.
В
– Гляди, как гоняет! Давно говорю, надо мою Люську на зарплату в совхоз взять – она быстро всех крыс передушит! И ведь мелкая, а дверь научилась открывать, – смеялся Дядя Коля. – О! Тёпка! А ты чего в зерно забрался?! А ну вылезай! В нём и потонуть можно!
Дед помог Тёпе выбраться из кучи, а Дядя Коля закидал лопатой наверх то, что тот разбросал, пока пытался укрыться от маленькой охотницы Люськи. Сегодня Дядя Коля был последним самосвалом. Они с Дедом поднялись наверх и разлили оставшийся кофе, а Тёпа улёгся на диван и задремал. Через открытую дверь в ангар тихонько пробиралось утро.
Бармалей
Тёпа очень не любил стричься. С самого детства. Особенно он не мог терпеть машинку с её монотонным жужжанием. Это жужжание поселялось в Тёпиной голове ещё до того, как машинка прикасалась к ней, а уж когда она оказывалась за ухом, по всему телу туда-сюда начинали бегать электрические разряды, от которых сводило зубы, волосы вставали дыбом, и было очень нервно.
Сейчас Тёпа уже немного привык к этой процедуре и без криков разрешал парикмахерам подходить к себе, но стричь себя машинкой до сих пор не позволял. А вот когда он был маленьким, на какие только ухищрения не шли взрослые, чтобы его подстричь.
Сначала пробовали детские парикмахерские салоны, где вместо кресел были машинки, самолёты и разные слоны с лошадками, а вместо зеркал – телевизоры с какими хочешь мультиками. В один такой самолётик Тёпа однажды сел, но как только сзади к нему подкралась парикмахер и включила машинку, он вжал голову в плечи, обмотался пеньюаром [это плащ, который надевают в парикмахерской, чтобы на одежду и спину не сыпались волосы] и закричал так, что испугались не только все посетители салона, но и покупатели торгового центра, в котором он находился. Больше всех испугалась молоденькая тётя-парикмахер: у неё покраснело лицо, затряслись руки, а машинка упала на пол и продолжала жужжать на нём, подпрыгивая и передвигаясь то в одну, то в другую сторону. Парикмахер начала успокаивать Тёпу, предлагать ему воздушные шарики и конфеты, потом даже вытащила откуда-то мыльные пузыри, но Тёпа не думал убавлять громкость и орал так, будто ему только что отстригли ухо. Родители других детей и посетители торгового центра смотрели на молодую тётю-парикмахера с явным удивлением и даже укором. Пока она с красным лицом и трясущимися руками прыгала вокруг ребёнка, другие дети готовились к тому, чтобы присоединиться к Тёпиному концерту. Кто-то ещё просто куксился, а кто-то уже начинал ронять слёзы и всхлипывать. Пришлось Тёпе уйти из парикмахерской.
В
– Тёпочка, просыпайся, теперь твоя очередь, – услышал он Мамин голос.
– Нет, я не буду, – тихо пробубнил Тёпа, очнувшись и вспомнив, где находится.
– Мы же с тобой договаривались.
– Мамочка, пожалуйста, не надо, – взмолился тогда Тёпа, – давай ты меня подстрижёшь дома! Пожалуйста-пожалуйста, давай не сейчас!
Теперь начала краснеть Мама, потому что выглядело это так, будто она собирается замучить ребёнка до смерти на глазах у трёх парикмахеров, одной маникюрщицы и администратора салона, а ребёнок умоляет её этого не делать. Пришлось Тёпе снова уйти из парикмахерской.
Тогда Мама решила подстричь Тёпу дома. Она вырезала дырку в старой простыне, просунула в неё Тёпину голову и твёрдо решила, что никакие слёзы и вопли её не остановят. А слёзы появились сразу, как только Мама прикоснулась к Тёпе расчёской. Мама расчёсывала, а Тёпа молча ронял слёзы, Мама продолжала расчёсывать, а Тёпа хрюкал и вытирал сопли старой простынёй. Он выглядел так жалко, что Мама практически отказалась от своей идеи, но вовремя опомнилась, посмотрела на лохматого, как барбоса, ребёнка и включила машинку. Тёпа взвыл. Мама крикнула:
– Сиде-е-еть! – и быстрыми резкими движениями начала стричь визжащего как поросёнка Тёпу.
«Хорошо, что у нас нет соседей, – подумала она, – а то здесь уже была бы полиция».
Мама стригла, а Тёпа кричал что есть мочи. Мама стригла быстрее, а Тёпа орал громче. В какой-то момент она остановилась, посмотрела на Тёпу, и ей даже понравилось. Если бы не сопли и опухшее от слёз детское лицо, Маме можно было бы дать медаль за скоростную стрижку в экстремальных условиях.
Тёпа продолжал орать, поэтому Мама вытряхнула из машинки забившиеся волосы, захлопнула насадку и, решив сделать последний штрих, провела машинкой прямо посередине Тёпиной головы.
– Ой! – вдруг выпучила она глаза и закрыла рот рукой.
Тёпа замолчал. Мама присела на стул, посмотрела сначала на машинку, потом на Тёпу потом снова на машинку и вдруг залилась звонким смехом. Тёпа ничего не понимал: почему Мама смеётся и что ему делать дальше. Взвыть снова у него не уже получалось, поэтому он сидел, хлопал глазами и ждал, когда всё закончится. Услышав, что обстановка изменилась, Папа пришёл посмотреть на результат.
– Ого! – удивился он. – Что же мы будем с этим делать?
Папа хоть и старался не смеяться, но было видно, что ему это даётся тяжело, потому что по самой середине причёски, в центре Тёпиной головы, красовалась ровная лысая полоса.
В тот раз Тёпу пришлось подстричь наголо, и он долго ещё не вспоминал про парикмахерскую. А потом как-то Папа взял его с собой в барбер-шоп [это такое место, где стригут только мужчин]. Там был огромный, бородатый, угрожающего вида парикмахер, больше похожий на Бармалея.
– Его тоже стрижём? – серьёзно спросил Бармалей, когда закончил с Папой.