Тюремные дневники, или Письма к жене
Шрифт:
— Деньги от адвоката нес.
— А зачем тебе деньги? На подкуп охраны?
— А разве нашу охрану можно подкупить?
Смех.
Между прочим, зарплата «охраны», по слухам, составляет здесь примерно двести долларов в месяц. А жить как-то надо. Но это так, к слову…
Только что отняли куртку. Суки. Специально водили на склад ее сдавать. Как бы теперь днем не замерзнуть. Вместе со мной водили Свету и какого-то грузина. Жору, кажется. Грузина — на освобождение, бедную Свету — тоже куртку сдавать. Света оказалась страшненькая (впрочем,
Хуй тут поспишь! Приходил уборщик (по-местному «шнырь»), забрал излишки хлеба и заодно тряпку с пола. Сказал, что тряпку сейчас вернет. Естественно, с концами… Что, вообще, за день!
Часа через два.
— Света!
— А?
— Ты, как, золотая?
— Я все, не могу уже! Замерзла!
Черт! Действительно холодно. Чтобы согреться, приходится теперь непрерывно ходить по камере.
— Старшой!
— Чего?
— Включи воду.
— Деньги давай!
— Я порезался.
— Чем ты там, блядь, «порезался»?!
(Шмоны в карцере ежедневные. А часто и по два раза в сутки. Колюще-режущие предметы категорически запрещены.)
Насчет воды. Вот любопытно. Сахар к чаю дают здесь с утра и сыплют его в кружку, а сам чай дают вечером. Так что кружка весь день занята и набрать воды в нее невозможно. Можно, конечно, в миску, но она жирная и сальная, т. к. щи здесь обычно с комбижиром, который холодной водой практически вообще не отмывается. Только еще больше по всей миске размазывается. (Кстати, миска здесь тоже как-то по-особому называется. Не помню только как. Вернусь в камеру — спрошу.)
Еще из терминов. «Цинковать». Стучать особым образом (скажем, два или три раза) в стену камеры соседям, чтобы они принимали груз (по дороге). Те должны в свою очередь ответить, подтвердить, что все поняли — «отцинковать». «Отцинкуй в два-семь». Номера камер здесь называются именно так. Не «234», а «два-три-четыре». Так удобнее, чтобы потом по сто раз не переспрашивать. Особенно, когда на решках перекрикиваются.
— Два! — три! — четыре! Два!! — три!! — четыре!!
— Говори-говори!
Все! Узнали, что я здесь сижу! Началось. Где сижу? Сколько дали?
И пр., и пр. Ладно, потерпим. Тем более, что пришел старшой.
— Старшой! Старшой!
Голос дежурного:
— А у старшого большой?
Все сразу же умолкают.
— Старшой!
— Говори.
— Один-пять.
— Ну, говори-говори.
— Говорю.
— Щас пиздюлей получишь, будет тебе один-пять, на хуй!
(«Один-пять» — это он назвался, что говорит из 15-й камеры.
Например: «Старшой! Один-пять воду включи!»)
Дежурный (старшой) опять
— Один-три!
(Это уже мне.)
— Да!
— К тормозам подойди!
(Подойди к двери, чтобы слышнее было.)
Но тут, к счастью, вернулся старшой со шнырем. Открыли кормушку и вернули мне мою тряпку.
Чудеса, да и только!
Насчет «маляв». Я уже писал, что малява — это записка, обычно запаянная в целлофан. Т. е. бумажная записка тщательным образом сворачивается и упаковывается в целлофановую обертку из-под сигарет.
Края которой потом запаиваются на огне. Получается компактная, герметически затянутая в целлофан узкая бумажная полоска. На одной стороне обычно написано, кому (например, «Х 250 Диме», т. е. хата 250, Диме), а на другой — от кого («Х 231», т. е. от хаты 231). Если хаты не соседние, то, чтобы попасть к адресату, малява, проходит через несколько хат. И в каждой написанная на ней информация тщательно фиксируется с указанием точного времени ее прохождения через данную хату. И, если малява до адресата не дошла и по пути где-то спалилась, начинаются разборки. Выясняется, где именно это произошло и пр. Точно так же передаются «грузы». Чай, сигареты и т. п. Малявы бывают обычные и разные там хитрые. «С сопроводом», «на строгом контроле» и пр. Но тут я еще сам толком не до конца разобрался, что к чему. Просто незачем было. Вникну при случае — напишу подробнее.
— Све-ет!
— А?
— Волчок чешется?
— Ага!
— Капуста.
Прокомментировал Леха из один-два. («Капуста», как я понял из дальнейшего — дура, глупая женщина.)
28 марта, пятница, утро
Крыса что-то совсем исчезла. Не подает вообще никаких признаков жизни. Как будто ее здесь никогда и не было. Может, это оттого, что раньше я хлеб на полу держал (на бумаге), а вчера стал на полку класть? Но, как бы то ни было…
В сущности, карцер в условиях тюрьмы — это идеальный рабочий кабинет. В камере никого нет, никто не мешает. В шесть часов утра шконку подымают. Вот тебе стул, стол — сиди, работай. Если бы шконку не подымали, так бы весь день на ней и валялся в полном отупении.
Как в камере. А так — лечь нельзя, сидеть холодно, волей-неволей начинаешь ходить по камере. Через некоторое время согреваешься, оживаешь, мысли всякие появляются… В общем, процесс пошел! В самом деле, что ли, еще здесь остаться? Взять у адвоката пятьдесят рублей… единственное неудобство — позвонить отсюда нельзя.
О! Вспомнил, как миска по-тюремному называется. «Шленка».
В коридоре громко мяукает кошка, Господи, она-то что в карцере делает? Хотя, впрочем, «крыс и мышей ведь здесь…». Ага! Наверное, поэтому-то моя крыса и исчезла!
— Старшая!
— Ну, что ты кричишь? Не видишь, я пишу?
— Да как же я вижу?!
Ну вот… Кошка ушла, и крыса опять появилась. Прямо среди бела дня…
Тот же день, около пяти
За стеной, в соседней камере — громкое рыдание. Истерика.