Тюремные люди
Шрифт:
Я уезжал, не попрощавшись, но посмотрев последние новости РЕН ТВ по неплохо работавшему телевизору.
Обиженный
"The New Times", 13-29.08.2012
В тюрьме их еще зовут «неформалами», «опущенными» и кучей других, менее пристойно звучащих наименований. Они — тюремная «каста неприкасаемых», с кем нельзя сидеть за одним столом, есть из одной посуды, пользоваться одними вещами и т.д. Их слово не имеет
Сегодня, к счастью, эти «понятия» постепенно размываются, но многое остается по-прежнему. Тюрьма очень консервативна.
На свободе считают, что в таком положении оказываются только гомосексуалисты и люди, совершившие самые отвратительные преступления типа изнасилований, нападений на детей и т.п.
Это давно не так. Судам уже никто не верит, и любой человек может объяснить свой приговор чьим-то обычным коммерческим интересом. Проверить удается не всегда, а доля действительно «коммерческих» решений велика.
Реальных гомосексуалистов в тюрьме немного, так что в категории «обиженных», как правило, оказываются те, кто не способен за себя постоять, проявил слабость. Их и заставляют выполнять разную неприятную работу.
Но бывает иначе.
Остап* — один из десятка «обиженных», живших в нашем бараке. Барак — одно большое общее помещение, так что все и всё на виду. Этот паренек ничем особым не отличался. Небольшого роста, спокойный, он, как и все остальные члены его «касты», занимался уборкой, выносил мусор, стирал чужие вещи. Впрочем, сегодня за такие услуги положено платить чаем, сигаретами и другими мелочами.
Как кто угодил в подобное положение — интересоваться не принято.
Уважающие себя арестанты стараются с «обиженными» общаться ровно, без хамства, но вот люди ущемленные, амбициозные часто стремятся самоутвердиться за счет этой беззащитной категории.
Остап возился под койкой, когда проходивший мимо хулиганистый парень демонстративно похлопал его ниже пояса, сопроводив крайне оскорбительное действие не менее оскорбительным комментарием.
Ситуация обычная, и, как правило, «обиженные» терпят. Вот и Остап, не разгибаясь и что-то тихонько бормоча, медленно двинулся в ближайший угол.
Стоявшие поодаль шавки захихикали. Ведь только находясь совсем близко, можно было расслышать, что именно бормочет Остап. А бормотал он одно слово — убью.
Когда через полминуты Остап распрямился, в его руке оказалась вынутая откуда-то чудовищная «заточка» — 30-сантиметровый кусок остро, как кинжал, заточенного напильника.
Я буквально отскочил в сторону. Никакого желания получить в бок такой кусок каленой стали у меня не было.
А Остап уже шел к своему обидчику. Тот кинулся к двери, но единственная дверь оказалась заблокированной рванувшим на выход народом, тоже совершенно не стремившимся попасть под горячую руку. Прочие оцепенели.
Остап шел не быстро, но целеустремленно, и его оппонент начал выть. По-другому нельзя
Тут мы очнулись. Кто-то тоже закричал, кто-то, более хладнокровный, сдвинул кровати, отделяя Остапа от «цели». Подскочили его друзья, схватили за руки, оттащили…
Неслучившаяся жертва наконец вырвалась из барака. Назад он не вернулся — «отказ от отряда для обеспечения безопасности». Позорная для лагеря формулировка…
На следующий день Остап опять убирал барак, но на него посматривали уже иначе. А когда в зону с проверкой заехал областной прокурор и пригласил желающих на личный прием (а это чревато последствиями), никто не удивился, что единственным посетителем, промаршировавшим по будто вымершему лагерю, оказался Остап.
«Наш Остап», как теперь с оттенком гордости называли его в отряде.
– ------------------
* Имена и подробности изменены. Это не описание Карельской зоны.
Самоубийца
"The New Times", 17-23.09.2012
Высокий, тощий, сутулый — он сразу смотрелся как-то уныло. Невыносимо унылым был и его рассказ о в общем-то обычных для тюрьмы неурядицах.
Работал инженером-строителем. Пригласили во вновь создаваемую структуру, на хорошую должность с приличным окладом — контроль поставок и качества строительных работ. Восемь месяцев, пока шел «нулевой цикл», все было отлично. Потом начальник ушел в отпуск, его зам — заболел.
Артема (так звали нового сокамерника) попросили подменить начальство на пару недель. Здесь он и понял, что материалы для строительства не заказаны. Всполошился, стал звонить начальнику — его нет. Заму — тоже недоступен. Обратился в милицию — «послали».
Через некоторое время начались звонки обеспокоенных инвесторов: бесследно исчезло не только руководство фирмы, но и $8 млн.
Тот же опер, который отказался заниматься его заявлением, теперь потребовал миллион, иначе пообещал «сделать крайним». Обещание, как видно, исполнил. Дали Артему восемь лет. Машину, домашнюю технику забрали «в погашение иска». Жена на свидание пришла один раз. Разговор не получился…
Жалко человека, но здесь у каждого второго такая же история. Слушать еще и про чужие беды — сил нет, да и времени. Каждый день — судебные заседания, кипа бумаг, которые надо прочесть… Ну не до него! А он как будто не понимает. Ходит и нудит, нудит свое беспросветное, что судье все равно, виноват или нет, что детям стыдно в глаза смотреть: папа — жулик, людей ограбил, что правда никому не нужна, если нет денег на взятку…
Да знаем мы все это, и еще больше! Открыл Америку, называется… Понятно, что своя беда больше, но мы-то при чем?! По «быту» в камере помогут, а душевные страдания — ты уж извини, сам как-нибудь…