Тюремный дневник. 5 лет спустя
Шрифт:
Перед глазами побежали буквы и цифры. Вчитаться было сложно, учитывая мое эмоциональное состояние, но стало понятно – документ в основном состоял из безграмотного, «близко к тексту» перевода моей переписки со знакомыми из Москвы.
– Боб, но ведь я уже все эти файлы отдала Сенату, и там не нашли в них ничего незаконного, – в отчаянии сказала я.
– Я знаю, Мария, но вам предъявляют очень серьезные обвинения, – ответил Боб.
На семнадцати страницах обвинения, оказавшегося в моих руках, речь шла о том, что я якобы действовала в качестве иностранного агента в пользу России на территории Соединенных Штатов Америки без необходимой на то регистрации, а также вступила в сговор с некими неназванными лицами с целью работать иноагентом Кремля в Америке
В качестве выполненных задач выступали мои комментарии на вопросы Торшина про то, как дела в Америке, как идет предвыборная президентская гонка, которой в 2016 году интересовался кроме Торшина весь мир, а также ответственные поручения, выраженные в приобретении пары тюбиков зубной пасты и противоблошиного лекарства для собаки Александра Порфирьевича. Обвинение было сшито из выдернутых из контекста отдельных фраз, непрофессионально переведенных на английский язык, объединенных общим выводом – мол, все это означает, что я – агент иностранной державы, вредитель американской демократии, мерзкий червь, вгрызшийся в политический истеблишмент и отравивший его сочную мякоть.
Согласно закону США номер 18 U. S. Code § 951, принятому в 1948 году, во времена второго периода «Красной угрозы», когда в Америке в очередной раз развернули борьбу с коммунистами, каждый иностранец, находящийся в США, был обязан уведомить Генерального прокурора, если он ведет деятельность в качестве агента иностранной державы. Гражданин, пребывающий в США, превращается в агента иностранной державы в момент, когда начинает действовать под контролем чиновника. При этом деятельность необязательно должна быть политической и за нее не должно быть предусмотрено никакой платы, а как осуществляется контроль – неясно.
Второй закон, в нарушении которого меня обвиняли, номер 18 U. S. Code § 371, или «Заговор с целью совершения преступления или обмана Соединенных Штатов Америки». Он предполагает, что два или более лица договариваются о некой деятельности, чтобы навредить государству. Моя деятельность, впрочем, никому не навредила, что в конце концов признала даже и прокуратура, а в моем деле так и остался только один-единственный заговорщик – я. Больше никому по моему делу обвинений не предъявили.
Так, положим, приехавший в отпуск в Штаты сотрудник какой-нибудь российской городской управы просит своего друга сходить в магазин за пивом. Друг – не гражданин США, но находится на территории Америки, где они с нашим чиновником, положим, на горе себе отмечают его день рождения. Вот он выполняет «поручение» госслужащего и покорно идет в ларек. Трах-тибидох – и приятель уже агент иностранной державы с потенциальными десятью годами тюрьмы плюс штраф, ограниченный только фантазией суда (в законе сумма не определяется). И сверху еще пять лет заключения за сговор и участие в операции по покупке спиртного к празднику, а также еще двести пятьдесят тысяч долларов штрафа, чтобы неповадно было.
Все это было бы смешно, если бы не было так грустно. По сути, закон целенаправленно сформулирован так, чтобы под него подпадала деятельность практически любого иностранца, неугодного действующей американской власти. Еще это называется «избирательное правосудие». Во времена второй «Красной угрозы» так, собственно, и делали с теми, на кого не могли найти доказательств в шпионаже, читай – людям с коммунистическими
Даже печально знаменитая 58 статья УК СССР от 1 июля 1938 года, на основании которой велись сталинские репрессии, предполагала, хоть подчас и на бумаге, некое «вредительство» или урон государству, а для нарушения 951 статьи американского закона и вредительства не надо. Так сойдет. Был бы человек, как говорится, а статья – найдется.
– Боб, – оторвалась я от чтения, понимая, что мои дела беспросветно плохи, Dura lex sed lex – закон суров, но это закон. – Что со мной будет?
– До пятнадцати лет тюрьмы.
– Пятнадцать лет?! Я же ничего не сделала!
– Я знаю, но… Мы попробуем вытащить тебя под подписку о невыезде. У тебя есть дом в США, нет правонарушений, так что ты – идеальный кандидат. А потом будем разбираться, – заверил меня адвокат.
– Боб, пожалуйста, сообщите моим родителям, что я где-нибудь в дороге, а потому связи нет. Завтра меня все равно отпустят, а они будут напрасно переживать. Я потом им сама все расскажу, – просила я, думая о том, что же будет с сердцем моей старенькой любимой бабушки, когда она узнает, что ее родная внучка… в тюрьме.
Кулундинский детдом
Из всей моей семьи самые близкие отношения у меня всегда были с бабушкой по маминой линии, Марией Григорьевной. Будучи еще маленьким карапузом, я умудрилась подхватить воспаление легких в холодном с гигантскими окнами детском саду. Впрочем, наверное, там и начиналась моя череда «везения» – садик я все равно не любила, дурачиться с другими детьми у меня не было желания, а потому, когда мама приводила меня в детсад и оставляла, скрепя сердце, под контроль воспитательниц, которые в жизни любили все, только не детей, я брала маленький стульчик на черных железных ножках с деревянными спинкой и сиденьем и волокла его к окну. Устроившись поудобнее на своем троне, я смотрела в окно, как уходила мама. Шли люди, торопясь на работу, падал снег или моросил дождь, опадали с деревьев осенние листья. И так весь день.
Пневмония спасла меня от детсада с его несмешными играми и злыми воспитательницами. На поправку здоровья я была выслана к бабушке с дедушкой в деревню в пятистах километрах от краевой столицы. Когда-то там была обожженная солнцем пустыня, преобразившаяся в цветущий край благодаря советским гражданам, направленным Родиной на освоение Сибири. Одной из таких целинниц стала и моя бабушка через пару лет после смерти Сталина. У бабушки с дедушкой был большой дом, который дедушка получил на работе, попав по распределению как энергетик в поселок городского типа Кулунда. Вокруг дома был огромный вишневый и яблоневый сад, были курочки в сарае и целые плантации овощных грядок.
Моя бабушка всю жизнь работала учительницей географии и одно время заведовала учебной частью школы. Выйдя на пенсию, к моменту моего прибытия в Кулунду она работала воспитателем в Кулундинском детском доме, куда часто брала меня с собой, и который стал моей первой альма-матер вместо детского садика. Бабушке и ребятам из детского дома я обязана всем. Мое детство прошло в мире географических карт и глобусов, я рано научилась читать и писать, а больше всего любила, когда бабушка нам читала сказки вслух на большом диване, где я и ребята-детдомовцы располагались поудобнее, и даже самые отпетые хулиганы затихали при первых звуках рассказов про бравых советских разведчиков.
По вечерам, когда мы с бабушкой возвращались домой, начиналось самое интересное – дедушка учил меня играть в шахматы. А научившись читать, я часто брала из его огромной библиотеки мои любимые книги Жюля Верна про приключения капитана Немо или Островского «Как закалялась сталь». В библиотеке мне, маленькой девочке, дедушка впервые показал и прочитал свои дневники. Именно ему я обязана умением писать дневники, которые он сам кропотливо вел всю жизнь. Могла ли я знать тогда, что этот навык, тщательное документирование каждого события, спасет мой рассудок от помешательства в бесконечной череде дней тюремного карцера?!