Тюрьма
Шрифт:
Выскакивая на грейдерную дорогу, Хатаб не рассчитал скорость, ГАЗон перелетев через неё, залетел в какую-то канаву, и уткнулся передком в откос. Движок сразу заглох, и мы не успели опомниться, как менты похватав нас за шкварники, вытащили всех из кабины, и попинав немного, закинули в ментовский УАЗик.
Как после оказалось, водила со своим кентом «квасили» на веранде, и вдруг услышали, как завёлся ГАЗон. Водила выскочил из дома и запрыгнул на ходу в кузов, а его корешь вызвал ментов, а дальше случилось, то что случилось, мы оказались в ментуре.
На утро начались допросы, и как мы не
Через пару дней, меня, Хатаба и братана, выпустили под расписку, а Нурлик остался в КПЗ, он был, как бы рецидивист.
Дома конечно были крутые разборки, родители бегали по ментам, чтоб утрясти как-нибудь это дело, но ничего не выходило, слишком большой букет насобирали мы.
Много нам погулять на свободе не дали, и через пару дней забрали сначала Серёгу, а потом и меня с Хатабом.
Помню, как пришёл ко мне Хатаб, и говорит;
— Нас до суда не тронут, мой брат договорился с ментами.
Я в это не очень то верил, но в глубине души, надеждой всё же тешился.
У меня в сарае было вино, литров десять примерно, я натаскал его с работы. Мы пошли с Хатабом в сарай, заливать своё горе. Уже изрядно выпив, я увидел что по соседскому двору ходит какой-то мент, и говорю Хатабу:
— Готовься Хатабыч, по моему пришли по нашу душу.
Хатаб посмотрел и ответил:
— Да нет, не за нами, он же не у тебя во дворе а у соседа. И чего ты каждого мента шугаешься?
Я предложил:
— Давай выйдем и узнаем, всё равно, как говорят: "перед смертью не на дышишься".
Мы вышли из сарая, мент увидел нас, и сразу направился в нашу сторону, "ну вот и всё, приехали" — подумал я.
Мент начал говорить, — "что это не надолго, что подпишите одну бумагу и нас снова отпустят". Но мы прекрасно понимали, что это надолго.
Просим его, — "дай хоть собраться". Мент не стал возражать, и мы зашли ко мне домой, я дал Хатабу какое-то пальто, сам надел фуфайку.
Помню, натолкали в карманы какой-то дряни, навроде папирос, чеснока и ещё чего-то, пьяные были, как черти. Мент этот, еле нас выволок и усадил в мотоцикл, и мы укатили в ментовку. Туманно помню, с пьяну подписали какую-то бумагу, и как после окажется, это была санкция прокурора на наш арест.
И с этого момента началась у нас жизнь каторжанская.
Камеры в КПЗ были маленькие, примерно 2,5 метра в длину, и 2 метра в ширину.
В шаге от двери, начинался деревянный настил, или так называемые нары, между нарами и дверью стоял бак-выварка, под названием — «параша». Вонь от «параши» стояла страшная, воздух и без того был тяжёлый, из-за того, что каморка эта практически не проветривалась, да ещё эта "параша".
В каморке этой, имелось маленькое окошко под потолком, сантиметров 20 на 40, с решёткой и двумя железными сетками, и свет
Вдоль стены проходили две трубы 3–4 см диаметром, для так называемого обогрева камер в зимнее время. Толку от них было мало, поэтому зимой в камерах было холодно, а летом невыносимо душно.
Дверь была железная и массивная, с отверстием на уровне человеческого роста, для наблюдения за заключёнными, это отверстие называется — «волчок». Под «волчком» на уровне чуть выше пояса, находилась небольшая форточка, или как её называют — «кормушка», служит она для подачи пищи, а точнее «баланды», потому что пищей это назвать можно с большой натяжкой.
Я по началу удивился: Как можно вообще находится в таких условиях? Скотину содержат лучше.
Нас раскидали в разные камеры, как нам сказали менты, "в интересах следствия". В камере кроме меня находились ещё трое таких же бедолаг, чеченец Хусаин — сидел за хранение огнестрельного оружия, на вид было ему лет 50. Другого звали Сергей, на вид ему было лет 35–40, он сидел за аварию, в которой погиб пассажир. Третьего звали Вадим, ему тоже на вид было лет 35–40, он до этого сидел раза три или четыре и был прожённый зек, хотя сам по себе прикольный мужик, скучать Вадим не давал не кому. Голос у Вадима был как у молодого мальчика лет 10-ти, и это добавляло прикола когда он разговаривал. За что Вадим сидел — я уже не помню, да это и не важно.
По началу я был подавлен капитально, наступало запоздалое раскаяние, как это обычно бывает, но факт свершился — я оказался за решёткой. Через пару дней стал понемногу привыкать и уже не так грузил себя разными мыслями. Хотя пока под следствием и впереди неизвестность, любой заключённый терзается мыслью: "а сколько же мне за это дадут"? И чем дольше следствие, тем больше давят на тебя эти думки, а мы почти год испытывали это чувство. Но как тут не крути, а жизнь продолжалась, и надо было её жить, где бы ты не находился.
У Вадима всё тело было в наколках, наколки были сделаны профессионально, сразу видно шлёпал их мастер своего дела, мы как в музее разглядывали его тело. На всю спину был наколот храм, в небе сливаясь с облаками вырисовывался силуэт женского лица, у подножья храма была выколота могила, а рядом на коленях стоит каторжник закованный в цепи, а перед ним женщина — символизирующая веру. На одном плече святая троица, три старческих лица, но на троих четыре глаза, и пока тебе не скажут, сам не догадаешься, так всё это сочетается. На другом плече подкова и силуэт корабля "летучий голандец" — символизирующий призрачное счастье. На мускулах паутины с пауками — означающие путы наркотиков. На плече погон обер — лейтенанта нацисткой армии. На груди порванная решётка, и за этой решёткой лицо — его Вадима, но ещё молодого. На ногах четырёхконечные звёзды означающие — не стану перед ментами на колени. Вот такой букет наколок был на теле у Вадима, не хватало только знаменитых кочегаров на жопе.