У ангела болели зубы : лирическая проза
Шрифт:
Я уже рву руку из жарких ладоней Сашки.
Я злюсь… И я удивляюсь собственной злости.
— Саш, уйди!.. И пошел ты к черту!.. Сам ты Иуда!
— Я не о тебе, Лешенька.
— А почему ты так смотришь на меня?!
— Да я же на вас всех так смотрю!.. На всех, понимаешь?!
— Ах, ты ж поросенок несчастный!.. — и я уже готов ударить Сашку. — Что ты других судишь?!.. Ты на себя лучше посмотри. Какой ты сам!.. Что, в святого поиграть решил, режиссер?
Я отступаю
Сашка опускает глаза… Я вижу только его пухлые, бледно розовые щеки.
— Сволочь же ты, Сашка!.. Тоже мне, судья нашелся!
И я плюю под ноги…
Ночью я долго не могу уснуть… Я люблю дорогу, люблю стук колес и позвякивание ложки в стакане… Так проще думается. Но сон не приходит.
Сашка приезжал к нам с Наташкой тогда… Давно… Пять лет назад.
Любопытно, но я почти ничего не помню из тех трех дней… Кроме последнего вечера, когда Сашка напросился проводить меня на работу.
О чем мы тогда говорили с ним?.. Нет, я не помню даже намека на смысл нашего очередного спора. И была просто отвратительная погода!.. Конец ноября — то снежный, то дождливо мокрый — плодил лужи и порождал тьму прямо из земли. В конце концов, мокрый, тяжелый снег пересилил дождь.
Сашка шел рядом. Если бы я не придерживал его за руку, он шагал прямо по лужами… На его высокий, раздраженный голос оглядывались редкие прохожие.
Потом я остановился и сказал:
— Сашка, мы пришли.
Сашка удивленно посмотрел мне в лицо и спросил:
— А где твой храм?
Я улыбнулся и сказал:
— Ты уже стоишь перед ним. Пойдешь со мной?..
Сашка испугано смотрел на купол православного храма едва видимый во тьме. Он помрачнел, попятился и отрицательно покачал головой.
— Ты хотя бы согреешься, а потом я немного провожу тебя…
— Нет!..
Это «нет» прозвучало как выкрик.
— Как хочешь…
Толстая фигура Сашки была похожа на мокрого снеговика. И я ушел…
А через пять минут я стоял в правом притворе храма и смотрел в окно… Фонарь во дворе освещал киоск напротив, маленькую площадку перед ним и ворота на половину их высоты. Шел сильный снег. Ажурные, кованные ворота, облепленные снегом, серебрились черно-белыми, фантастическими бликами.
Я пил горячий чай из термоса и смотрел на фигуру Сашки. Он все еще стоял там, за воротами…
«Вот дурак! — подумал я. — Ну, и стой, если хочешь…»
Я усмехнулся.
Сашка не уходил… Я видел, как он тронул рукой ворота, видел его руку, но не видел скрытого темной лица.
Мне нравится удивительная церковная, ночная тишина. Она обрывает все, и даже самые жгучие желания, мысли и чувства. Ничто так не спасало
Бог прекращает игру?..
Да, это так… Бог прекращает любую игру, какой бы азартной она не была. Потому что нельзя стоять перед Богом и прокручивать в голове бесконечные варианты своего или чужого прошлого и будущего. В храме нет ощущения времени. Бог выше времени, и Он прекращает игру.
Я смотрел и смотрел на Сашку… Он не уходил. Темная фигура «снеговика» за воротами почти не двигалась.
И я снова усмехнулся.
Нет, я не злился… Я не мог злиться. Но я снова повторил про себя: «Дурак же ты, Сашка!..»
Потом я вдруг понял, что если буду смотреть на Сашку и дальше, то не выдержу, выйду на улицу и попытаюсь затащить его в храм силой. Но это невозможно… Нет! Этого просто не нужно делать с Сашкой по кличке «БогаНет».
Я сказал про себя: «Уходи!»
И Сашка ушел.
Утром он уехал домой… Сашка не дождался меня. А Наташка, улыбаясь, долго рассказывала мне, каким вернулся Сашка. Он был таким мокрым и несчастным, что Наташка тут же накричала на него. Моя жена уложила его спать в кабинете, укрыла двумя одеялами и принесла кружку горячего чая.
Но Сашка не перестал быть несчастным… Он пил чай, смотрел в пол и молчал. Я не сомневаюсь, что моя жена говорила без умолку, но, наверное, Сашка ее просто не слышал. Потом он лег и отвернулся к стене…
— Он водил по обоям пальцем, а потом принялся отрывать их по кусочкам. Иди посмотри! — Наташка рассмеялась. — Ребенок… Нет! Толстое и глупое дитяти.
Потом Наташка сказала, что когда она уходила, Сашка все-таки подал голос. Он жалобно попросил не тушить свет в коридоре и оставить дверь открытой.
— Темноты боится!.. И он долго не спал. Я слышала, как он ходил по коридору, как открывал входную дверь на кошачьи вопли Джеймса, а потом он, по-моему, споткнулся о стул…
Утром Сашка попытался написать мне записку, но порвал ее.
Я выслушал жену молча и когда она замолчала, спросил:
— Это все?..
Наташка пожала плечами:
— Да… Но Сашка, кажется, заболел. Утром у него было красное лицо и хриплый голос… — жена немного подумала и добавила. — А еще он плакал ночью…
Теперь я слушаю стук вагонных колес и думаю о Сашке… Я улыбаюсь и мое раздражение давно, бесследно прошло.
Я люблю Сашку… Но это чувство почти невыразимо! Я не могу описать его словами: это и жалость, и теплая нежность… Это и стремление простить ему все — все до последней капельки! — и почти мгновенное раздражение на любое его замечание.