У Черных рыцарей

Дольд-Михайлик Юрий Петрович

— У меня мет тайн от импресарио, — заносчиво возразил Шрёдер, к которому вернулся его апломб. Все дела оркестра…

— Тайны могут быть у каждого, — приветливо улыбнулся незнакомец. — У меня, у вас, у сеньора Роэенберга… Так, кажется, ваша фамилия?

— Приятно, что моя скромная персона привлекла ваше внимание. Тем более, что я только вчера прилетел в Испанию.

— Из Копенгагена? В восемнадцать сорок? К сожалению, самолёт опоздал на двадцать минут…

— Вы тоже летели в нём? Старею, старею. Всегда так хорошо помнил лица попутчиков,

а вот на этот раз вас не приметил. Очень жаль, господин… — Розенберг вопросительно поглядел, ожидая, что ему представятся.

Едва уловимая улыбка тронула губы посетителя.

— Я хотел бы представиться господину Шрёдеру, и притом наедине. О, не потому, что пренебрегаю вашим обществом! Наоборот! Надеюсь встретиться с вами ещё не раз, герр Розенберг… Но сегодня, точнее, сейчас… Как человек деловой, вы должны это понять.

Совершенно успокоившись, Розенберг направился к двери и лишь на всякий случаи, уже стоя на пороге, напомнил:

— Я буду у себя в номере.

Незваный гость и Шрёдер остались одни в комнате.

— С кем имею честь?

— Фред Шульц! — посетитель поднялся со стула и, хотя был в штатском, щёлкнул каблуками, как военный.

Эта, казалось бы, незаметная деталь почему-то снова вызвала у Шрёдера беспокойство.

— Простите, если во время телефонного разговора я был резок, но поймите меня: завтра отъезд, сегодня последний концерт, а все это — хлопоты, хлопоты и ещё раз хлопоты.

— Понятно. И, если бы не важное дело, приведшее меня к вам…

— Боюсь, что смогу уделить вам очень мало времени…

— О, я надеюсь, мы быстро договоримся!.. Итак, завтра вы вылетаете в Вену и тотчас же по получении виз — в Россию?

— Да. Могу теперь говорить об этом, не опуская глаз. Высокое искусство победило чернь, вопившую: «Распять его… Распять!» На долю артиста такая победа выпадает не часто, и поэтому я особенно ею дорожу. Вы, наверное, знаете, какой шум подняли газеты вокруг моего имени. И, представьте себе, это обернулось мне на пользу! Приглашения на гастроли посыпались на нас, словно из рога изобилия. Мой импресарио даже не успевает заключать контракты.

— Знаю, слышал. Это прекрасно. Просто прекрасно! Поздравляю! От всего сердца поздравляю, уважаемый маэстро, с заслуженным успехом! И знаете, что мне пришло в голову? Ваше пребывание в России принесёт пользу не только вам, но и нам.

— Пользу? Кому это «нам»? — удивился Шрёдер. Его начал раздражать фамильярный тон непрошеного гостя.

Тот продолжал, словно ничего не замечая:

— Не будем уточнять. На это потребуется время, а у вас ведь его так мало… Объясню только одно: я разговариваю с вами от имени организации, которая ставит своей целью способствовать всестороннему и самому тесному приобщению населения России к европейской культуре.

— Но ведь наши гастроли и преследуют именно эту цель. Подписав этот первый после войны контракт с русскими, я предвидел, что наш приезд…

— Понимаю, понимаю, — прервал его Шульц. Для русских, которых уже тошнит от классики

и песенного жанра, ваши концерты будут настоящим праздником. Все это так… Но вы побыли и уехали, а нам надо, чтобы ваши гастроли оставили по себе глубокий след.

— Артист всегда оставляет след в сердцах людей, которым выпало счастье хотя бы единожды приобщиться к его искусству. Надеюсь, мой оркестр, оркестр первого класса, вполне справится с этой скромной задачей.

Не скрывая раздражения. Шрёдер поднялся, давая понять, что разговор окончен.

Шульц заметил этот манёвр, но не шевельнулся.

— Это все сентенции из плохоньких рецензий, герр Шрёдер. Неужели вы думаете, что они нас устраивают?

Артур Шрёдер вскипел:

— Какое мне дело до того, устраивает это вас или нет! Я дирижёр, слышите, дирижёр! И моё дело руководить оркестром, а не плясать под дудку какой-то сомнительной организации, о которой я не знаю и знать не желаю! В конце концов никто вас сюда не звал, вы просто ворвались ко мне в номер, хотя я и предупредил вас, что у меня нет времени! Я попросил бы оставить меня в покое, иначе…

Шрёдер вскочил с места. Он был готов броситься на посетителя и вышвырнуть его из номера.

Поудобнее устроившись в кресле, Шульц прикурил сигарету и глубоко, с наслаждением затянулся.

— Вы слышали, что я вам сказал? — подступая к нему, Шрёдер уже почти визжал.

И вдруг у него спёрло дыхание.

— Григоре Кокулеску, сядьте! — властно прозвучало из кресла.

Пистолетный выстрел произвёл бы на Артура Шрёдера меньшее впечатление, чем этот окрик. Бледнея и чувствуя, как подкашиваются ноги, он медленно опустился на диван.

В комнате воцарилось молчание. Насторожённое и тревожное, оно было красноречивее всяких слов. Каждое его мгновение Артур ощущал как нечто неумолимо непоправимое. Наконец, до его сознания дошло он допустил ошибку, молчанием подтвердив обвинение.

— Что за чепуха! Какой Григоре Кокулеску?

Шульц поднялся, вплотную подошёл к Шрёдеру.

— Мне некогда нянчиться с вами! Бывший сотрудник румынской сигуранцы, военный преступник, заочно приговорённый к расстрелу, — это вы.

— Я музыкант Артур Шрёдер… С этим вашим Григоре Кокулеску у меня нет ничего общего… Это новая клевета, инсинуация, чтобы помешать гастролям. Если у вас есть какие-то счёты с этим Кокулеску, так вы должны помнить и его внешность .. Присмотритесь ко мне…

Шрёдер бормотал все это скороговоркой, стараясь словами заглушить страх.

— Что касается внешнего сходства, вы правы. Бывший Григоре действительно мало напоминает теперешнего Артура Шрёдера.

— Вот видите! — обрадовался дирижёр, не уловив насмешки в голосе Шульда.

— Конечно, вижу, и даже в восторге. Мадам Лебек сделала вам великолепную пластическую операцию. Полторы тысячи долларов вы уплатили ей не зря.

— Это какое-то недоразумение, фатальное недоразумение.

— А если я напомню вам адрес её института? Париж, улица Сен-Доминик…