У черта на посылках
Шрифт:
– Почему же ты не отвел меня в мою комнату? Она на первом этаже, и это было бы удобнее, чем затаскивать меня на второй.
– Не хочется тебя огорчать, но ты вчера была несколько…рассеянна и умудрилась выронить где-то сумочку с ключами. Ночью я не смог ее отыскать, зато нашел ее сегодня утром. Правда, пришлось встать пораньше…Смотри!
Он ловко вытащил из-за спины мою сумку и повертел ей в воздухе, предлагая мне подойти и забрать свою собственность. Чувствуя себя уничтоженной, я глубоко вздохнула, не решаясь сдвинуться с места. Уйти без сумки, а, значит, и без ключа, было невозможно, но и подойти к нему было выше моих сил. Я могла бы простоять так достаточно долго, но Гордеев сам поднялся, подошел ко мне вплотную и вложил сумочку в мою руку.
– Спасибо, – промямлила я, еле сдерживаясь, чтобы не
– Это тебе спасибо. Вечер был чудесный. – Негромко сказал он. Я подняла глаза, думая, что увижу на его лице насмешку, но он смотрел совсем иначе. Я и сама не знаю, как, но мне почему-то стало жарко от его взгляда. Я поспешно юркнула в коридор, торопясь укрыться в своей комнате. Мне нужно было побыть одной.
Сегодня было паршивое утро. Сплошные разочарования. Ни одно из моих желаний не исполнялось. Не исполнилось и желание остаться одной и обдумать ту дерьмовую ситуацию, в которую я угодила по собственной неосторожности. Не прошло и пятнадцати минут с того момента, как я уединилась со своими невеселыми думами, как в коридоре наметилось оживленное движение, необычное для такого раннего часа – было всего семь утра. До меня доносились возбужденные голоса, хлопали двери, кто-то носился взад вперед по коридору. Мне в комнату требовательно постучали. Я не стала делать вид, что меня нет, хотя, каюсь, было поначалу такое желание, но что-то подсказывало – случилось нечто из ряда вон выходящее. Так оно и оказалось, действительно, случилось и именно «из ряда вон», если это подходящее название для самоубийства.
ГЛАВА 26
Люди толпились возле настежь распахнутой двери комнаты на втором этаже, загораживая проход. Одеты все были кое-как, так как многих страшное известие подняло с постели. На бледных лицах – испуг и недоумение. До меня доносились обрывки фраз:
– Почему?
– Где тело?
– Милицию кто-нибудь вызвал?
– Может, скорую надо вызвать?
– Какая скорая? Тело же окоченело.
От шелестящего, какого-то бесплотного звука негромких голосов меня начал колотить озноб. Я никак не могла понять, чья это комната, в голове все путалось, а спросить я не решалась. Точно сомнабула, я протиснулась сквозь толпу и вошла в чужую комнату. Никто меня не остановил и я пошла дальше, туда, где на кафельном полу ванной комнаты лежало тело самоубийцы. Только увидев широко распахнутые мертвые глаза на спокойном, каком-то умиротворенном лице, я опомнилась. Зачем я здесь? Я снова посмотрела на лежащую внизу женщину. Сейчас, когда с ее лица исчезла гримаса высокомерия, она выглядела гораздо красивее и…благороднее. Странно, но смерть была ей к лицу. Марго, которая при жизни вызывала у меня брезгливое отвращение, теперь вызывала уважение, смешанное с жалостью.
Кто-то взял меня за плечо. Я оглянулась и увидела Кибиткина. Он выглядел испуганным. Его лицо осунулось, в глазах плескался ужас. Почему-то я подумала в тот момент, что человек, которого так пугает вид чужой смерти, не способен на убийство. В эту минуту я была практически уверена, что писатель не имеет отношения ни к смерти своей бывшей жены, ни к таинственному исчезновению девушек-секретарей.
– Нам нельзя здесь находиться. – Пробормотал он, отводя глаза от трупа. – Пойдемте, Андрэ. Давайте выйдем в коридор.
Он потянул меня за рукав к выходу, и поначалу я послушно качнулась в его сторону, но, сделав пару шагов, остановилась.
– Подождите, я сейчас.
– Но ведь нельзя. – Попробовал он возразить.
– Я ничего не трону, вы идите, я только на секундочку.
Кибиткину, я видела, невыносимо было находиться рядом с трупом, он судорожно дернул головой, что, очевидно, должно было означать согласие, и поспешно выскочил из комнаты, оставив меня одну. Я и сама не знала, зачем хотела задержаться. Превозмогая страх, я повернулась и еще раз посмотрела на Марго. «Надо закрыть ей глаза». – Мелькнула мысль. Я наклонилась, чтобы опустить ей веки. При этом старалась смотреть в сторону, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Взгляд упал на откинутую руку, тонкое запястье которой было перерезано острым ножом, который, весь в запекшейся крови, валялся рядом. Никогда не видел людей, перерезавших вены, но мне показалось, что крови было слишком мало, можно сказать, ее почти совсем не было. Я не знала,
– Почему здесь находятся посторонние! – Раздался громовой голос у меня над головой. Я увидела до блеска начищенные ботинки, затем, по мере того, как поднимала голову, форменные брюки, китель и покрасневшее от злости лицо с поджатыми губами. Позади милиционера маячили еще несколько человек в форме.
Я поднялась на ноги, оказавшись на голову выше стража порядка. При этом он умудрялся смотреть на меня сверху вниз, переполненный справедливым возмущением.
– Что вы делаете рядом с трупом? – Сурово сдвинув брови, рявкнул он. – Вы кто вообще?
– Я ничего не трогала. – Попробовала я извиниться. – Хотела закрыть ей глаза, так полагается, но мне стало плохо.
– Что здесь полагается, а что нет – решать мне. Немедленно покиньте помещение и ждите вместе со всеми. Тыртычный, выведите гражданку.
Я могла бы покинуть помещение и без помощи Тыртычного, молодого милиционера с жирным пятном на форменных брюках и смачным запахом чеснока, Но возражать было бессмысленно. Поэтому, изображая покорность, я позволила взять себя за локоть и вывести в коридор, где все еще толпились члены съемочной группы. Увидев меня в сопровождении милиционера, да еще в такой недвусмысленной позе, некоторые ахнули, решив, видимо, что меня…как это?…повязали как предполагаемую преступницу.
– Подождите здесь, гражданочка. – Строго сказал милиционер, отпуская мой локоть. Едва он скрылся за дверью, которую тщательно закрыл за собой, как меня обступили со всех сторон:
– За что он тебя?
– В чем тебя подозревают? – Со всех сторон посыпались вопросы. Я не знала, как себя вести, не оправдываться, же в самом деле.
– Оставьте ее в покое. – Неожиданно пришел мне на выручку Гордеев, которого я поначалу не заметила. – Андрюшка ни при чем. Она провела весь вечер и ночь вместе со мной.
Я скривилась. М-да, помог, называется. Вместо одной сенсации получилось сразу две. Одни изумленно-обиженные глаза Анжелики чего стоят.
Менты проторчали в доме до самого вечера. Скоро стало известно, что они придерживаются версии о том, что Маргарита Галицкая совершила самоубийство в состоянии аффекта. Версия подтверждалась тем, что каждый из опрашиваемых счел своим долгом живописать в красках вчерашние злополучные съемки. Надо отдать должное представителям правосудия: опрашивали они старательно и всех поголовно. Меня вызвали одной из последних. У двери комнаты, где проводился допрос, я столкнулась с Антоном. Снова, как и в самый первый раз я почувствовала к нему необъяснимую неприязнь. Лицо его было спокойно, только на губах играла странная, едва заметная усмешка. Мне почему-то подумалось, что он только что совершил какую-то гадость, или собирается совершить. Интересно, кому? Антон посторонился, пропуская меня внутрь, и даже придержал дверь рукой. Впервые мне бросились в глаза его длинные, острые ухоженные ногти, вызвавшие какое-то смутное воспоминание. Я посмотрела ему вслед. Он шел по коридору уверенной неторопливой походкой и, кажется, что-то насвистывал.
– Гражданин Гордеев заявил, что в период с двадцати одного часа до шести утра вы, гражданка Бероева, находились вместе с ним.
Подтверждаете ли вы это заявление? – Капитан терпеливо ожидал ответа, глядя на меня безразличными глазами и держа наготове дешевую шариковую ручку, чтобы занести мой ответ в протокол.
– Ну, если он так сказал…
– Что значит «если сказал»? – Густые брови капитана зашевелились, угрожающе сползаясь к переносице. – Вы с ним были или нет? Отвечайте.