У черты заката. Ступи за ограду
Шрифт:
— Вот, почитайте, — Беатрис кладет перед ним листы. — Это по делу пожара на «Иландериас Ламотт». Оказывается, их предупреждали.
Компаньеро Перес берет с края пепельницы тлеющую сигарету и погружается в чтение.
— Ну что ж, хорошо, — кивает он. — Это, конечно, меняет дело. Тут уже есть за что зацепиться…
— Кстати, — говорит Беатрис, — кому, вы думаете, можно это поручить?
— Вот это я просто и не знаю. — Компаньеро Перес озабоченно пыхтит. — Сейчас они все заняты, скоро конец сессий…
— Я бы посоветовала доктора Фигероа. Дело серьезное, здесь нужно действовать наверняка.
— Гм,
— Хорошо, я завтра же ему позвоню, с утра.
Когда Беатрис возвращается к себе, там уже сидит новый посетитель — доктор Ларральде, дон Хиль Зеленые Штаны.
— Пролетарский привет неутомимой защитнице интересов трудящихся, — говорит он. — Долго еще вы намерены их защищать?
— Здравствуйте, дон Хиль. Откуда это вы вынырнули?
— Был на эпидемии, донья инфанта. Это правда, что вы выходите замуж?
Беатрис улыбается:
— Правда, дон Хиль. Видите, я вас обскакала.
— За вами угонишься! Это тот самый янки, я слышал?
— Да, тот самый.
— Могли бы найти и аргентинца, че. Ладно, дело ваше. Валяйте, донья инфанта, приобщайтесь к жизни. Рожать-то собираетесь?
— Д-да, конечно, — говорит Беатрис, храбро выдерживая подтрунивающий взгляд медика. — Надеюсь, дон Хиль, не один раз.
— Смотрите, какой молодец. А то ведь это сейчас не модно, современные дамочки любят жить без забот. Когда же свадьба?
— Не знаю, дон Хиль! Фрэнк пока без работы, вернее, без постоянной — пока только всякие консультации и все такое…
Она вспоминает о пяти часах и опять улыбается.
— То-то вы сияете, — говорит Хиль. — Подцепила жениха и радуется!
— Конечно, радуюсь, — кивает Беатрис. — А что же мне — плакать? Дон Хиль, а когда будете радоваться вы?
— Это насчет женитьбы? — Хиль усмехается. — Ничего не выйдет, донья инфанта. При всей моей блудливости, я все же человек постоянный.
— Я понимаю, — сочувственно говорит Беатрис. — Но вы думаете, донья Элена…
Хиль, закуривая, отрицательно мотает головой.
— Никогда, — говорит он, окутавшись дымом. — Она слишком поглощена своим сыном, своей работой… А я для нее — просто друг дома, и в таковом качестве, надо полагать, просуществую до конца. — Он опять усмехается, не очень-то весело, и подмигивает: — А что, донья инфанта, в этом даже есть свои преимущества!
Беатрис смотрит на него задумчиво.
— Я не совсем понимаю, — говорит она. — Что вообще донья Элена думает делать? Ведь это даже… неестественно. Такая молодая женщина, красивая… Не может же она вообще обойтись без личной жизни…
— Может, донья инфанта, — говорит Хиль. — В том-то и беда, что может. Видите ли, эта самая «личная жизнь» началась для нее так рано и так интенсивно, что годам к двадцати Элена вполне уже могла потерять к ней всякий интерес. Очень можно себе представить, что сейчас для нее и в самом деле не существует ничего, кроме сына…
Он умолкает, мрачно уставившись в одну точку, но через минуту встряхивается и принимает свой обычный вид.
— Послушайте, донья инфанта, я ведь зашел узнать — как там наш однорукий? Что о нем слышно?
— А я позавчера у него была, папа наконец смог добиться, чтобы разрешили свидания. Ничего, он там сидит не
— Как у него со здоровьем? Он ведь врет как собака, не так уж хорошо зарубцовано это легкое, я-то знаю. Как он сейчас выглядит?
— Выглядит ничего, немного похудел, конечно. Но я бы не сказала, что вид у него болезненный.
— Чертов кретин, упрямый, — ругается Хиль.
Он сидит, курит, расспрашивает Беатрис о ее женихе, рассказывает о своей поездке в Чако, сообщает очередной политический анекдот. Наконец уходит, узнав, по каким дням теперь разрешены свидания с Пико и пообещав пойти вправить ему мозги. Пятый час. Беатрис подходит к окну и высовывается наружу, щурясь от солнца. Внизу лежит пыльная жаркая улица, гремят трамваи, идут разморенные зноем прохожие. Через полчаса здесь появится Фрэнк — он всегда приходит минут за пятнадцать, — плечистый и длинноногий, в своих очках без оправы и с короткой стрижкой, — типичнейший янки. Придет и будет ждать около того столба, расставив ноги и держа руки в карманах, упрямо и терпеливо. Беатрис улыбается. Почему в каждом янки есть всегда что-то немножко детское, мальчишеское? Продолжая задумчиво улыбаться, Беатрис отходит от окна и бросает взгляд на часы.
Вот и замкнулся ее круг. Пройдет еще месяц-другой, и она превратится в сеньору Альварадо де Хартфилд, миссис Фрэнклин Хартфилд. Да, от судьбы, видно, не уйдешь.
Она сидит за столом, машинально приводя в порядок бумаги, и думает о замкнувшемся круге своей судьбы. Не совсем понятно, для чего все это было нужно — встреча с Джерри, встреча с Геймом, тот жаркий послеобеденный час в Мар-дель-Плата… Или только для того, чтобы она правильнее поняла и оценила человека, которому еще три года назад было суждено стать ее мужем?
Что ж, возможно. Возможно, ее счастье было бы ярче, выйди она замуж тогда, в пятьдесят третьем, неопытной и ничего не знающей девочкой. Но яркость — это еще не главное в жизни, далеко не главное…
Сейчас, конечно, уже не будет и той остроты чувства, того неповторимого и единственного в жизни, что бывает только один-единственный, самый первый раз — когда сливаются воедино и страх, и любопытство, и восторг открытия, и предчувствие неизведанного. Но взамен у нее есть нечто большее — вера в человека, с которым она пойдет по жизни.
Сейчас он для нее не прекрасный незнакомец, не рожденный мечтою сказочный принц. Он просто человек. Просто друг — настоящий, верный, на всю жизнь, «for better and for worse, till death do us part» [120] …
Без десяти пять — все равно в это время никто уже не придет — Беатрис начинает собираться. Она запирает комнату, отдает ключ уборщице, спускается вниз. Так и есть, Фрэнк уже тут. Около того самого столба и в той же самой позе — руки в карманах брюк, полы расстегнутого пиджака откинуты назад, длинные ноги расставлены — как будто он на палубе, а не на тротуаре. Здравствуй, принц!
120
«В горе и в радости, пока не разлучит нас смерть» (англ.) — слова брачной формулы.