У чужих берегов (сборник)
Шрифт:
– Труслив?
– Да ить оно как сказать? В девятнадцатом, как колчаки скрозь наше Сивушино да скрозь Святское тоже отступали, так зверье за имя агромадными стаями шли... Подбирали отставших, замерзающие которые. Стреляли, пуляли колчаки, а ему, зверю тоись, наплевать! Идет валом. Вот и выходит – не труслив, а знает чо к чему… Умнеющий зверь! И характерный...
– Как это – характерный?
– А так: если в кошару попал – всем, сколь есть овечек, глотки порвет. Жрать не будет, а порежет всех. Это у него – обязательно...
–
– Сколь есть! Сволочной, это верно.
– Слушай, Курков, а с колчаковцами у вас сильные бои были? Они ведь тоже... характерные.
– Да, было... Как же без этого?
– Ну, а как у вас насчет грабежей по дорогам? Были банды?
– Банды не банды, а так... блуд кое-какой кажное лето случается... Особливо конокрады. Одначе и тем дороги перепаханы...
– Милиция ловит?
– И милиция тоже... А боле сами мужики конокрадишек казнят... «метят».
– Убивают самосудом?
– Зачем убивать? Всяка тварь жить хочет... А поймают мужики с ворованными конями – леву ладошку на пенек да топором по пальчикам... Не воруй!
– Да... А правую руку не рубят?
– Нет... Ну рази уж вдругорядь изловят. А которые заядлые, ну тех, бывает, и кончают навовсе.
– Нельзя так! Это еще при царе было, а теперь власть своя, рабоче-крестьянская. Бороться с самосудами надо! Беззаконие...
– Да ить, конечно, – не похвальное дело... А ну, голуби!
Снова бьют подковы о передок саней, и на поворотах заносит широкую кошеву.
Одолевает дорожная дремота...
– Тпр-р-ру... Приехали, товарищ народный следователь.
Подслеповатые домишки. Площадь с неизбежной коновязью. Каменный магазин с железными ставнями. Двухэтажный каменный дом. Еще один...
По площади ходит и гремит колотушкой ночной сторож.
Вот оно – древнее село Святское. Резиденция камеры народного следователя 7-го участка энского округа...
– Вот, следователя вам доставил. Его к кому на квартеру? Знаешь, поди, – обратился мой ямщик к старику.
Тот объяснил.
Ямщик свернул в переулок, подъехал к покосившемуся дому-пятистеннику. Кнутовищем застучал в ворота, потом – в деревянные ставни…
– Просыпайся хозяйка. Примай своего квартеранта...
Двадцатого января 1927 года народный следователь Святского, Большаковского и Муромского районов был утвержден Районным Исполнительным Комитетом и начал знакомиться со своим участком, делами его и людьми.
Вот я в квартире райуполномоченного ОГПУ Дьяконова.
Он старше меня лет на шесть, сухощав и невысок. Скулы туго обтянуты коричневой от загара кожей. Впоследствии я убедился: загар этот – вечен. И зимой и летом одинаков.
С потолка комнаты свешиваются гимнастические кольца. Около печки – тяжелые гири.
Но главное в комнате уполномоченного ГПУ – книги. Книги на трех этажерках, книги на
– Много читаешь, товарищ уполномоченный?
– Много читаю, следователь… Много. Иначе нельзя. А ты?
– Да, конечно...
– Это хорошо. Наши деятели сейчас тоже к книжке потянулись, да не у всех вытанцовывается. Грамоты не хватает. Ну, что ж? Рассказать тебе о районной советской власти?
– Обязательно.
– Гм... Председатель РИКа Пахомов... Лет ему уже... к пятому десятку подбирается. Бывший начальник уголовного розыска, при колчаковщине – партизанский вожак. Мужчина «сурьезный» и большой законник. Упрям, очень упрям... Ну что еще о нем?..
– Я с ним уже познакомился. С первой встречи предупредил, что, если из округа не будет соответствующего отношения, не станет отапливать камеру...
– Вот, вот. А если будет бумага с печатью – дровами завалит.
– Ну, у меня печать своя...
– Тогда ты обеспечен... Секретарь райкома Туляков. Хороший человек, прекрасный коммунист... Всем бы взял, да малограмотен. От «пущай» еще не ушел. В будущем году поедет учиться. Учти – в разговорах вспыльчив и пытается командовать… Заврайзо Косых. Тоже бывший партизанский командир. Политически хорошо подкован, но окружен кулацкой родней. Принимает подношения. С ним еще придется повозиться.
Райком, райисполком, рабкооп, райфо, РАО... За каждым словом, обозначающим учреждение, – живые люди, живой человек, большей частью – большевик, овеянный партизанской славой, покрытый рубцами старых ранений, но – малограмотен.
Все они мечтают: учиться, учиться... Но учиться некогда. Работы – непочатый край.
– Слушай, Виктор Павлыч! А в деревне тяга к знаниям чувствуется? И как тут у вас... обстоит дело с классовым расслоением?
– Насчет тяги – а когда ее в деревне не было? Со времен Ломоносова деревня к грамоте тянется, да не выходило... Что ж тебе сказать? Тут роль избачей и учителей – огромна. А с ними не все благополучно. Много понаехало к нам городских. В крестьянском хозяйстве – ни уха ни рыла. Нужно своих учителей воспитывать. Вот в будущем году мы твердо решили тридцать человек из окончивших ШКМ оставить в районе... Вынесли такое решение и в райкоме и в РИКе. Касательно же классового расслоения... нэп много напутал. В годы военного коммунизма было проще: вот тебе кулак, а вот бедняк!
– Как с преступностью?
– Без работы не останешься!
– А контрреволюционный элемент?
– И я на биржу труда не собираюсь... Ну, пойдем, пообедаем.
– Спасибо. Буду обедать у своей хозяйки, а то обидится.
– Ну, не задерживаю... Да, вот что: ты Достоевского читал? «Преступление и наказание»?
– Читал. Не понравилось. Слишком много чернил на убийстве одной старухи...
– Конечно! То ли дело – Шерлок Холмс!