У чужих берегов (сборник)
Шрифт:
– Ах, это вы... Извините, сейчас!
Прополоскав рот, надел китель и застегнулся на все пуговицы.
– Вероятно, по делу Расторгуева? Вряд ли смогу что-либо добавить к магаданским показаниям. Слишком мало я знаю Расторгуева и о делах его не осведомлен.
– Да, нет, просто решил зайти – побеседовать. Как вы себя чувствуете?
– Спасибо! Сегодня терпимо: погодка опять балует. Меня только в шторм ужасно ломает: чахотка капризна.
– Врач-то у вас бывает во
Он ответил желчно:
– А, что врач, когда «добро» на тот свет уже получено! Да и врач наш...
– Из породы коновалов? Да сядьте вы, ради бога, и бросьте эту ненужную официальность!
– Спасибо... Нет, врач он знающий, но легкомысленный, как мальчишка. Давно утратил авторитет.
– Пьет, что ли, распутничает?
– Нет, просто не сумел себя поставить. Вот вам типичный случай. Не успели мы выйти из Владивостока, как заключил дурацкое пари со вторым механиком Литваком: за один присест сожрать две килограммовые банки консервированного винограда...
– И одолел?
– Нет, конечно!
Я перевел разговор на другую тему. Похвалил капитана Корганова.
– Говорят, знающий моряк и человек отзывчивый?
Вопрос был примитивно провокационный, но Сергеев тотчас скривил худое, изможденное лицо.
– За это самое добродушие его уже с трех кораблей выгоняли. Подождите до вечера: сегодня суббота, и вечером весь пароход будет пьян в лоск... Добродушный!.. Команда распущена, комсостав бесконтролен – случай с Расторгуевым живой пример. Пассажиры пьют без просыпу... Я бы навел порядок, да вот... Смерть позывные показывает. Публичный дом, а не морское судно! «Папаша» он, а не капитан!
Сергеев разгорячился, вскочил и вдруг захлебнулся в припадке неистового сухого кашля. Бросившись на койку, он уткнулся лицом в подушку. По наволочке поползло красноватое пятно.
Я вышел из каюты с тяжелым чувством: дернул же меня черт за язык!
Услав матроса за врачом, я прошел в пассажирский салон. Буфетчик действительно бойко торговал различными напитками. По галерее слонялось несколько подвыпивших пассажиров.
Перехватив по пути третьего помощника капитана, который обычно ведет на корабле пассажирскую часть, я строго спросил:
– Почему разрешаете пьянку на судне, товарищ Рулев?
– Не знаю, что и делать! Я запрещаю, но капитан и стармех махнули рукой на буфетчика. Он никого не слушает, никому не подчиняется...
После разговора с «третьим» я в полутемном пассажирском коридоре неожиданно наткнулся на знакомого военного с ромбом на петлицах.
– Барабанов?..
– Он самый... Я слышал, что и ты здесь, да все не собрался отыскать... А ты зачем здесь?
– В командировке.
– Тоже по долгу службы: начальник спецконвоя при этом Самарине...
Чекиста Барабанова я хорошо знал по Владивостоку: умница, химик по образованию, живой, подвижный человек...
– Неужели нельзя было послать кого-нибудь? Ну, без ромба, что ли?
– Нас, брат, трое. Есть и без ромба. Арестант уж такой чрезвычайный, а вообще – прекрасный старикан! И как только его угораздило?.. Ну, пойдем, познакомлю.
– Нет уж, потом как-нибудь. Лучше прогуляемся.
– Эх!.. – вздохнул Барабанов. – Пьяная лавочка, а не корабль. Ладно, пойдем, посмотрим!..
Палуба была заполнена пассажирами. На полуюте, образовав круг, столпилось человек сорок. В кругу под гитарный перебор и две мандолины отплясывали лезгинку какой-то восточный человек и яркая блондинка, умело подкрашенная и, несомненно, тоже под градусом. К танцорам тщетно пытался пробиться молодой морячок.
– Радист Серафимов, – шепнул мне Барабанов. – Похоже, что и этот пьян.
Серафимов бесцеремонно расталкивал зрителей и кричал:
– Кланька! Кланька! Сейчас же в каюту!
От толпы отделился здоровенный детина и враскачку направился к радисту.
– Взгляни повнимательнее на этого субъекта, – улыбнулся чекист. – Ни дать ни взять – Филька Шкворень из шишковской «Угрюм-реки». Как бы он не накостылял шею этому радио-Отелло!..
«Филька Шкворень» подошел к радисту и мрачно осведомился:
– Тебе, што, больче других нужно?
Радист, отталкивая его, продолжал кричать:
– Кланька, Кланька! Прочь отсюда! Тебе говорю, прочь! Иди в каюту!
Верзила поднес к его лицу могучий волосатый кулак.
– Оставь женчину! Выматывайся отсель сам, пароходский, а то будешь зубы три дни разыскивать.
Назревал скандал. Барабанов встревожился.
– Черт дикий. Отделает Серафимова под лазарет, а второго радиста на судне нет... Вмешаться, что ли?
Мы стояли на ботдеке. Боцман и матрос из брандспойта окатывали палубу, и я решил использовать ситуацию.
– Боцман, дайте струю под ноги вон тем петухам!
Боцман скользнул взглядом по четырем нашивкам на моем кителе.
– Есть!
И не без удовольствия выполнил распоряжение.
Когда «Отелло» и «Филька», подпрыгивая, бросились в стороны, боцман, уже по собственной инициативе, ударил тугой струей по всему полупьяному кругу. Ют мгновенно опустел, остались только восточный человек и его партнерша. Они громко возмущались.
Я опустился с ботдека и подошел к блондинке.