У друкарей и скоморохов
Шрифт:
— Там занимается неведомо какая великая толока! — завопил Томилка, словно товарищи его слепые недоумки. — Гони, атаман!
Бажен хлестнул Голуба вожжами. Меринок прижал уши и наддал рысью. У кургана весёлые, не сговариваясь, скатились с телеги и давай проталкиваться сквозь толпу. Голова Васки, наконец, втиснулась между кисло воняющими сермягами, он тут же получил локтём по носу, однако зрелище стоило того…
Внутри колеблющегося круга лаптей и сапог желтел в разрытой сухой земле круглый человеческий череп, длинная прядь густых русых волос чуть шевелилась там под ветерком.
— Баба это, мужики!
— Та самая девица… Воительница!
— Осади!
Вокруг головы рассыпались серо-зеленые обломки шлема, на шее было серое с резьбою кольцо, внутри которого проступали коричневые косточки. Возле костяка, то и дело покрикивая на работников, метался, волоча за собою по земле мешок, рыжебородый потный дядька в бараньей шубе. Вот он копнул ножом, отбросил его и поднял к глазам пыльную рукоятку меча. В земле, у растопыренных тонких косточек ладони остался оттиск рукояти и полоса ржавчины — там, где было лезвие. Рыжебородый потер рукоять о свой длинный рукав, а когда блеснуло тусклое золото, засопел, сунул добычу в мешок, зажал его под мышкой и принялся обирать желтые бляхи, разбросанные на груди костяка. Толпа шевельнулась, загудела.
— Не стыда, ни совести! Мало им живых, уже и мертвецов грабят.
— Пожди, пожди, Миронка, пожди, святотатец! Придет эта поленица ночью ещё, придет за своими пуговицами… Не порадуешься тогда кладу!
— Ты ещё поговори мне, скот безрогий! — рыжебородый вырвал из земли иссера-черный витой прут, потер о рукав, ругнулся и отшвырнул в сторону. Прут подкатился к ногам Васки, и он с ужасом увидел на конце прута змеиную головку, глянувшую на него лазурными, почти живыми глазами.
— Ты кем будешь, начальник? Селитренный мастер, что ли? — прозвучал спокойно-насмешливый голос Бажена.
— Кто это там вякает, мужики? Протолкайте чужака в шею! — не оборачиваясь, распорядился рыжебородый.
— Это приказчик, парень, а мастер наш на варнице, у котлов, — прогудело из толпы.
— Вот что, православные, послушайте добрый совет. Коли не хотите, чтобы вас всех на дыбу и к огню приводили, шлите гонца на варницу за своим мастером, а то лучше — в Путивль к воеводе. А за этим вострецом рыжим присмотрите, чтоб находное царское золото не укрыл. Гайда, ребята!
Скоморохи выбрались из зашумевшей толпы и беспрепятственно отъехали от кургана.
— Баженко, а зачем та их пыткой стращал? Подшутить над ними хотел?
— Ничего себе шуточки! Всё золото и серебро, Васёк, что в земле лежит, всё оно царское. И если где найдено в земле сокровище, уклад, и про то станет ведомо, тотчас наедет царев дворянин с подьячим и стрельцами. Ну, и начинается сыск. Вон Томилка про то лучше знает.
— Атаман правду сказал. У матери моей приданое из такого находного серебра было поделано: сережки там, висюльки всякие… Один наш мужик на городище под репу залог плугом драл, глядит: блеснуло что-то. И поднял. Потом всею деревней, до малых детей, рыли. Донесено-таки было про уклад, приехал из Москвы стольник и давай всех, и робят тоже, и матушку мою малую ещё, к огню приводить… Ну, выдали ему кое-чего для порядку, а так оттерпелись. Дед тогда коней купил. Да только ненадолго богатство то…
— Тут, друг Томилка, до дыбы дело, смекаю, не дойдет. Это ж даже не клад, это с мертвеца снято. Царю такое золото не надобно тоже. Он заберёт его для того только, чтобы на церкву отдать. Попы, монахи — те любое языческое золото освятят, любую погань переварят, желудки у них крепкие.
— Ох, не завидую я, атаман, тому дураку-приказчику. Не помилует
— Да ну его, дурака, к бесу! У нас вон дела поважнее. Теперь места пошли знакомые… Вот что. Встанем на стоянку в одной дуброве, там место заповедное, даже колодец выкопан. Переночуем, а перед светом, когда пограничная стража уж точно спать заляжет, проскочим по просеке — и на брод.
Надо ли удивляться, что когда стали они на ночлег, не только сырой апрельский холод мешал заснуть Васке? Девка-поленица из кургана стояла перед ним, живая, в доспехе и грозила, язычница, своим сверкающим мечом. Что грозишь, чего хочешь? На самом деле давно истлела ты, и даже кости твои разбросал жадный приказчик. Не было у твоего народа грамотных, не написали и не напечатали о тебе книгу, и даже не нашлось у вас мастера, чтобы имя твое выбить на твоем каменном истукане… Нет тебя, растаяла твоя слава, исчез твой последний след! И сама она, девка-поленица, словно прислушавшись к его мыслям, исчезла, наконец, растворилась в медленно сереющем небе, в проступающих перед Ваской черных сучьях. Малый растолкал друзей, расстреножил и запряг Голубка.
Дожевывали на ходу. Васка вёл мерина под уздцы, левой рукою заслоняя глаза от голых веток, Бажен с Томилкой подталкивали телегу сзади.
Почти совсем рассвело уже, от всех четверых валил пар, однако река всё не показывалась. На Бажена страшно было смотреть.
Вот пахнуло сыростью, и сразу же дёрнул ушами и остановился Голуб. Васка погладил его по морде:
— Давай, милый, давай, ещё чуток.
— Голуб знает, что делает, — заявил повеселевший Бажен. — Мы у Семи. Я слышал, как рыба плеснула. Тихо! Наставим-ка уши, братцы. Не напороться бы на сторожу.
Но прислушиваться было уже поздно.
Глава десятая, в которой Васке не удаётся увидеть, как заряжается настоящая пищаль, а ещё рассказывается в ней о беспримерной доброте и справедливости путивльского воеводы
Прислушиваться было поздно, потомy что проснулись птицы и подняли такой галдеж, что себя трудно стало расслышать.
Скоморохи протолкнули телегу туда, где лес переходил в кустарник, и виден уже был туман над Семью. Васка отправился на разведку. Выставил голову из кустов и поглядел влево — чисто, прямо — в тумане проступил такой же дубняк на чужом, польском берегу, повернул голову направо — и увидел в двух шагах безусого пешего стрельца с пищалью в руках, во все глаза разглядывающего его, Васку. Стрелец, не изменив изумленного выражения лица, растянул губы в улыбке и поманил паренька пальцем. Тот, опомнившись, бросился в чащу, успев увидеть, как стрелец дернул ствол пищали кверху и что лицо его исказилось…
Грохнул выстрел. Птицы умолкли на мгновение и засвистели снова. Бажен, метнувшись, вернул к телеге пустившегося было бежать Томилку и вернулся спокойно на свое место.
— Наши хоть?
— Стрелец, — дурацки ухмыляясь, отвечал Васка.
— Наши. Службу несут — хоть то утешно.
Кусты затрещали, и новый Васкин знакомец появился в них, держа руку на головке сабли. Второй стрелец, бородатый, с пищалью наготове, держался сзади.
— Кто таковы?
— Да скоморохи мы походные, люди князя Ивана Борисовича Хованского. На Путивль идем, да чтой-то заплутали. Указали бы вы нам, служивые, дорогу…