У истоков Броукри
Шрифт:
Ночью мне снится, что я падаю в воду с огромной высоты. Меня затягивает в самый низ, и я иду ко дну, сжигаемая невыносимой болью. Холод вонзает тысячи клинков в мое тело, изо рта вырывается крик, а потом становится еще чернее, еще страшнее и опасней. Я оказываюсь в ловушке из собственной паники, гирями привязанной к окоченевшим ногам, и меня тащат вниз чьи-то холодные руки, похожие на руки матери или отца, ведь только у них получалось сделать мне больно, не причинив увечий. Я вырываюсь и кричу, ощущаю, как горло сдавливают судороги, как оно
Руки, тянувшие меня вниз, исчезают, а, когда я оборачиваюсь, вместо лиц родителей вижу лицо молодого парня, Эриха, он тоже, как и я тонет, только не сопротивляется.
Его ладони касаются моих плеч, на его лице появляется улыбка, но неожиданно меня не пугает водная пучина и не пугает его решительность. Я смотрю в его глаза и больше не боюсь умереть. Мы вместе идем ко дну. А потом мы вместе умираем. И я не просыпаюсь от ужаса, вспыхнувшего в груди, будто огонь. Меня не бросает в холод и не бросает в жар. Я просто погружаюсь в темноту, но внезапно не нахожу в этом ничего страшного. Это как спасение после длинного, длинного пути, полного отчаяния и одиночества.
Впервые я высыпаюсь, и впервые мне не хочется открывать глаза.
ГЛАВА 4.
Я округляю глаза и возмущенно вспыхиваю, будто меня пнули в живот или влепили пощечину. Смотрю на парня и спрашиваю:
– Ты что творишь?
– В смысле?
– Нет, нет! Вставай! – Захлопываю за собой дверь и с ужасом смотрю на подстилку, сооруженную Эрихом. Она сделана из старых книг, поставленных друг на друга, а парень облокачивается об нее спиной, как о подушку. – Так нельзя.
– Я не понимаю…
– Книги не для того писали, чтобы ты лежал на них, как на кровати.
– Что? – Эрих усмехается и потирает руками лицо. – Ты ведь несерьезно.
– Еще как серьезно. Вставай! – Я тяну парня на себя и свожу брови. – Ну же, Эрих.
– Боже, что на тебя нашло? Это всего лишь книги.
– Нет. Это единственное, что спасает, когда мир вокруг кажется невыносимым.
– И, видимо, таким он тебе кажется довольно-таки часто.
– Именно. Так что…, - взмахиваю руками и выдыхаю, - так что уберись. Не нужно их использовать не по назначению, хорошо? Если тебе нужна подушка или еще один матрас, ты только скажи. Я попрошу у Марии.
– Хорошо, понял. Ты любишь книги – кто бы сомневался. Еще и играешь на каком-то музыкальном инструменте, правильно? Пуританский режим Верхнего Эдема – не новость.
– Пуританский режим? Что бы ты знал, музыка и книги – единственное, что не было мне навязано моими родителями.
– Говоришь так, будто твои родители тираны.
Не отвечаю. Присаживаюсь и начинаю складывать книги, избегая взгляда Эриха, что абсолютно не имеет смысла: парень всегда добивается своего, руша пропасть между нами.
– Дора, а кто твои родители?
– В смысле? – Нервничаю,
– Разве в Верхнем Эдеме бывают обычные люди?
– Обычные по нашим меркам.
– Ну да, - парень усмехается, - я начинаю забывать о том, что мы из разных миров.
Перевожу взгляд на парня и виновато улыбаюсь.
– Ты меня неправильно понял.
– Забудь. Я опять лезу не в свое дело, да?
– Ах, нет. Просто, понимаешь, у нас с ними очень сложные отношения. – Продолжаю раскладывать книги и вижу, как парень садится рядом. – Мы никогда не были близки.
– Почему?
– Папа постоянно на работе, а мама..., ее трудно понять. Иногда мне кажется, что она просто устала. Устала от меня, от брата. Наверно, в этом есть смысл.
– Правда? – Эрих хмыкает. – Если она устала от своих детей – это странно.
– А бывает по-другому?
– Моя мама скорее умрет, чем бросит семью.
– Наверно, она классная.
– Да, - на лице парня мелькает теплая улыбка, и, заметив ее, я сама улыбаюсь. – Даже подумать страшно, что сейчас с ней происходит. Я тут пять дней, а она...
– Ты скоро поправишься. Раны почти затянулись.
– Затянулись одни, открылись другие. – Мы смотрим друг на друга, и книги рушатся под моими пальцами, как домино, падая навзничь. Эрих поправляет волосы, упавшие мне на лицо, а я опускаю взгляд на свои ладони, выставляя книги заново около стены. – У тебя удивительная способность отводить взгляд, когда нужно наоборот смотреть в глаза.
– Думаешь? – смело гляжу на парня, а он криво улыбается. У Эриха грубый и острый подбородок, ямочки на щеках, длинные ресницы. Он высокий, более того самоуверенный, и в этом нет ничего хорошего, ведь весь его образ и все его слова, будто стрелы. – А ты не хочешь мне помочь? – Наконец, спрашиваю я.
– Я и так помогаю.
– Нет, ты сидишь рядом и пытаешься вогнать меня в краску.
– Чтобы вогнать тебя в краску, не нужно даже стараться.
– Да что ты говоришь.
– Не обижайся. В этом что-то есть. – Эрих широко улыбается, а я готова треснуть его по голове одной из тех книг, что расставляю у стены. – Я хочу сделать тебе комплимент, а ты реагируешь так, будто это оскорбление.
– Потому что все твои комплименты похожи на оскорбления.
– Ну, тогда научи меня.
– Научить чему?
– Делать тебе комплименты.
– Эрих, - нервничаю я, - зачем?
– Ты спасла мне жизнь, а я даже не могу сказать тебе, что ты очень красивая.
– Как не можешь? Ты уже сказал.
– Так у меня получилось?
Я застенчиво поджимаю губы и отрезаю:
– Нет.
– Я безнадежен, - улыбается парень. – Больше и пытаться не буду! И даже если мне в голову вдруг взбредет сказать тебе, что ты самый добрый и удивительный человек из всех, кого я когда-либо встречал, я промолчу. Правильно?