У истоков Броукри

Дьюал Эшли

– Знаешь, думаю, тебя очень сильно ударили по голове. – Подаюсь вперед и касаюсь пальцами пластыря на виске незнакомца. Он морщится, а я язвительно усмехаюсь. У меня вдруг просыпается ярое желание треснуть его. – Ты считаешь, я спасла тебя потому, что я очень и очень плохой человек? Интересное объяснение.

– Я не просил мне помогать.

– Да, не просил. Ты не мог. Ты валялся у стены и едва дышал.

– Какая ты благородная.

– Зато ты невыносимый, горделивый, самовлюбленный

и...

– И? – его забавляет моя растерянность. – И какой еще?

– О, прекрати! – Возмущаюсь я.

– Что, прекратить?

– Не смотри на меня так.

– Как? – он неожиданно усмехается.

Впяливаю в него недовольный взгляд, но парень лишь шире улыбается. У него синие глаза, в которых сейчас плавает и томится недоумение. Я громко цокаю и достаю из сумки бинт, надеясь прогнать со щек красные пятна. Снимаю с его торса окровавленную ткань. Промываю рану спиртом и замираю, когда незнакомец морщится от легкой боли.

– Прости. – Избегаю смотреть ему в глаза. – Я неумеха. Не делала ничего подобного.

– Если тебя это успокоит, то неприятно будет в любом случае, независимо от опыта.

– Так говоришь, будто часто бываешь в больнице.

– Я практически там живу. – Он усмехается, и я все-таки перевожу на него взгляд. Не думаю, что это была хорошая идея, потому что по неведомой моей голове причинам, мое лицо возгорается от смущения и становится слегка красноватым. – Ты ведь здешняя. Да?

– У меня это на лбу написано?

– Нет, просто ты отличаешься от тех девушек, что живут в моем квартале.

– Правда? И чем же?

– Ну, ты чистая.

Прыскаю со смеху и растерянно улыбаюсь.

– Что?

– Нет, я серьезно!

– Вы что, не моетесь?

– Очень редко.

– Это же отвратительно!

– А когда мы все-таки принимаем ванну, то не смываем после себя воду.

– Что? – я замираю с пальцами на его плече. – Ты лжешь.

– Нет. Мы ее оставляем на следующий раз. Или для других нужд. Поливаем растения в засуху, отдаем скоту.

– Но почему?

– Чистая вода – дорогое удовольствие. – У парня вновь в глазах проносится ледяной метеор, полоснувший по мне, будто бритва. – О, кто бы сомневался, что ты об этом ничего не знаешь. Вряд ли тебе хотя бы что-то известно о настоящей жизни.

– Не говори так.

– Почему? Боишься, что я окажусь прав?

– Нет, не боюсь. Просто ты понятия не имеешь, кто я, и как я живу.

– А что тут понимать? – он гортанно усмехается и ударяется макушкой о стену. В его глазах полыхает горячее недовольство, будто окажись я корнем проблем, он бы тут же, не раздумывая, разодрал меня в клочья. – У тебя идеальная жизнь.

– Если бы.

– Ты не заботишься

о том, что сегодня на ужин; не боишься согнуться на работе. Для тебя жизнь – обыкновенное существование, но не ежедневная борьба. Ты говоришь, что я должен торчать здесь, лечить раны, а моя семья умирает от голода!

– Ты не пленник, - защищаюсь я, - ты можешь уйти в любой момент.

– Отлично.

– Но раны раскроются, тебя найдет кто-то другой, кто не станет церемониться, и в ту же секунду твоя семья потеряет такого великолепного и самовлюбленного парня. Правда, считаешь, это хорошая идея?

Незнакомец стискивает зубы, а я заматываю рану на его торсе. Надеюсь, не слишком туго. Обтерев ладони о колени, придвигаюсь к парню и смачиваю вату спиртом.

– Потерпи. Скоро я от тебя отстану.

– Жду этого с нетерпением. – Уголки его губ дрогают, однако, когда я придавливаю к ссадине над его бровью вату, улыбка молниеносно исчезает с лица. – Черт, спасительница. Ты так убьешь меня! Жутко жжет.

– Это же спирт. Это должно быть неприятно.

– Возможно, дело и, правда, в опыте.

– А, может, ты просто должен помолчать, и тогда боль сама собой отступит. М? Тебе так не кажется? – Я сосредоточенно обрабатываю рану, сморщив лоб. – Ты так ворчишь, я и не удивлена, что у тебя все взвывает от боли. Как старик.

– Не понимаю.

– Не понимаешь, почему я не удивлена?

– Почему помогаешь мне? – Он вдруг берет меня за руку и опускает ее вниз, чтобы я прекратила пытку. Он глядит на меня широко и отчаянно, и придвигается ближе. – У тебя могут быть неприятности. Ты знаешь об этом?

– Может, мне все равно на неприятности.

– Тогда неприятности будут у твоей семьи.

– Ох, - я усмехаюсь, - это вряд ли.

– Но если нас поймают, то накажут. Обоих.

– И что? Что они сделают? Поверь, я чертовски устала следовать этим правилам, и не думаю, что общество потеряет важное звено, если меня убьют. Куда важнее для меня быть человеком, а не чудовищем. И я бы не оставила тебя умирать. Понимаешь? Это дико. Это неправильно, а не мое желание помочь незнакомцу. И если меня накажут, ну, и пусть.

– Ты странная.

– Ты тоже пока что меня не убил. Так может, мы боимся не того, чего следует?

– И чего следует бояться?

– Не знаю, - задумчиво выдыхаю, - бессердечности, равнодушия, или столкновений у истоков Броукри. За что ты дерешься? Почему ходишь на площадь? Неужели вы думаете, что ваши бои что-то изменят? Денег с той стороны не прибавится, а наша жизнь останется такой же серой и бессмысленной, скованной обязательствами, правилами и регламентом.

– Мы боремся за свободу.