У истоков Христианства (От Зарождения до Юстиниана)
Шрифт:
Общинники скрупулезно воспроизводят все табу древнего закона Моисеева, точно так же, как поступали фарисеи, против которых впоследствии выступили с яростным осуждением евангелисты. Но и наиболее древние христианские общины Палестины,- не следует этого забывать, - известные под именем эбионитов ("бедных"), от них не отличались. Они соблюдали полный отдых по субботам, в день, посвященный Яхве, и исполняли главные иудейские торжественные обряды в порядке, который уже отличался от иерусалимского и приближался к христианскому календарю с его компромиссом между лунным и солнечным циклами. Они предпочитали именовать себя "сынами Садока", по имени великого библейского жреца, с которым связаны также саддукеи. Речь идет, однако, о полемическом противопоставлении этим последним, потому
Решающим, однако, было сознание того, что, вступая в их группу, человек становился членом некоего религиозного общества, которое глубоко отличалось от традиционного общества, являлось "новым союзом"; другими словами, в соответствии с латинским переводом еврейского термина "берит" ("союз") посредством греческого слова "диатеке" ("соглашение"), которое имеет также значение "завещательный акт", превращается в "Новый завет".
Хотя кумранские мессионисты и полагались на божественное вмешательство для достижения своих целей, они готовились и к вооруженной борьбе. Их идеалом стало отныне учреждение новой монархии - высшей государственной формы, которой достигла цивилизация древнего мира и к которой тяготели также угнетенные массы, неспособные к самостоятельному самоутверждению. Воп-{40}рос власти еще не ставился в духе отрицания господствующей общественной системы, он принял форму выбора сверхъестественного "царства", призванного действовать на благо обездоленных, к которым относились и ранние христиане.
Исчезновение этой группы совпадает с рождением христианских общин.
Но диссидентские и мессианские общины в Палестине были приспособлены к изолированному от остального общества существованию, а не "внедрены" в мир, как древние христианские церкви.
Нет ничего странного, что Новый завет не хранит никакого непосредственного воспоминания о них. Общины, которые в нем описаны, моделируют иммигрантские ассоциации. Хотя сами эти общины и расположены в Палестине, они лишь отчасти соприкасаются с другими родственными группами.
Сотни и сотни отрывков текстов евангелий и других новозаветных писаний обнаруживаются в литературе, найденной в пещерах Кумрана. Но неоспоримую связь между религиозным опытом этих двух этапов выявить нелегко, поскольку, кроме всего прочего, они разделены известной временнoй дистанцией.
Новый язык иммиграции, отличный от языка оригинала, придает новое звучание идеям, которые толковали люди, потерпевшие поражение на берегах Мертвого моря.
ПОДЛИННЫЕ ИСТОКИ ХРИСТИАНСТВА
Если в Палестине, особенно в народе, иудаизм стал отныне чем-то весьма отличным от того, чем он был во времена патриархов, царей и пророков, то и условия жизни евреев диаспоры не менее изменились, начиная с VI в. до н. э. Исторические корни рассеяния - не будь которых, христианство или любая другая религия приобрела бы совершенно иной облик и иные масштабы - совершенно определенны. Начать с того, что несколько десятков тысяч членов знатных еврейских семей и ремесленников (крестьяне были оставлены в стране, чтобы возделывать землю для новых господ) последовательно высылались сначала в Месопотамию (после захвата Иерусалима Навуходоносором в 586 г. до н. э.), затем в Малую Азию и Сирию в эпоху войн Антиоха IV Эпифана, в Грецию и в {41} прибрежные города Средиземноморья, включая Рим. Евреи составили после этого заметную часть городского ремесленного и торгового населения, так как ремесло и коммерция считались "трудом" и, как таковые, признавались недостойными свободного человека. Немалое число евреев нашло себе занятие, став солдатами. Многие были обращены в рабство; но, по-видимому, это было в целом редким явлением, по крайней мере не часто состояние зависимости, в которое они попадали, доходило до лишения их всякой свободы и любой экономической и семейной самостоятельности.
В границах Римской империи евреи пользовались даже некоторыми преимуществами; однако их теократический идеал, в силу которого религиозная
Евреи утратили в диаспоре прежнее социальное и идеологическое единство. Классовые контрасты всплыли в эмиграции на поверхность. Действовавшие в Палестине Моисеевы законы более не сдерживали их. Библейское вероучение сохранилось, однако, во всей его совокупности в достаточно чистом виде. Эллинистические культы спасения не сумели освободить в эмиграции официальный иудаизм от нетерпимости и замкнутости, которые обусловили его противостояние первым христианским церквам. Были и исключения, например смешение фракийско-фригийского бога мистических культов Савватия и Яхве-Саваофа (предводителя войска), которое дало имя любопытной синкретической секте "савватиан" в иудаистских общинах Малой Азии.
В эмиграции воспринимаемый издали мессия утратил многие признаки династического и военного освободителя, особенно после крушения попыток Ирода реставрировать царство. Буквальное соблюдение закона ограждало эмигрантов от опасности поглощения их гигантской плавильней людей и цивилизаций, какой стала Римская империя. Немногие привилегированные желали отказаться от своих обычаев и ритуальных табу: обрезания, запрета есть мясо забитых животных, если те не были тщательно обескровлены, соблюдения субботнего отдыха, отправления крупных денежных вкладов в Иерусалимский храм. Но в кварталах городской бедноты вера в табу и привязанность к стеснительным привычкам - повод для насмешек со стороны соседей и товарищей по работе - начинали ослабевать. {42}
В этом, в частности, а не только в стремлении привлечь новообращенных, причина беспрепятственного пользования в диаспоре народной апокрифической литературой, переведенной на греческий язык наряду с Библией.
Крайне показательно в этом отношении распространение в Александрии Египетской исполненных ненависти к Риму сложенных гомеровскими гекзаметрами "Сивиллиных оракулов", несомненно вдохновленных иудаистскими источниками. Можно сказать, однако, что лишь стихотворный размер сближает эти писания с греко-римской культурой. За вычетом этого они не носят никаких следов влияния греко-римского общества; отсюда мы должны сделать вывод о незначительном взаимопроникновении господствовавшей культуры и подчиненных культур в то время. Именно в разделявший их вакуум и могла проникнуть проповедь первых христиан, которая отвечала многим запросам наиболее бедных и бесправных еврейских масс.
В той же Александрии Египетской, надо сказать, целая плеяда иудейских экзегетов и теологов всячески старалась изложить концепцию единого недоступного божества в терминах философии Платона и стоиков, формируя тем самым основы трансцендентного рационализма. Такие термины, как "имя", "слово", "мудрость", "мысль" бога, которые согласно библейской традиции заменяли собственное имя бога, имя Яхве (в том же значении они используются и в рукописях Мертвого моря), у Филона станут понятиями "логос", "глагол", "божественный разум" - понятиями, опосредующими отношения между творцом и творением. Абстрагирование терминологии и станет идеальным средством обожествления древнего мессии Израиля: слово станет плотью, как сказано в прологе к Евангелию от Иоанна, возникшему в иммигрантской среде.
В начале нашей эры евреи составляли семь миллионов в империи, население которой можно определить в 65-70 миллионов. Таким образом, один житель из десяти был евреем; на эллинистическом Востоке эта пропорция доходила до одного к пяти. Из этих семи миллионов не более четвертой части, согласно переписи, проведенной по повелению Августа, имели права римских граждан, то есть были свободными подданными. В иммиграции в целом численность евреев достигала заметной величины - пяти миллионов. Три основных элемента поддерживали их един-{43}ство: монотеистическая вера, синагога и празднование субботы. Вопрос о будущем мессии их, напротив, разделял. Концепция некоего "царства" крестьянского, патриархального, дезорганизованного, воплощавшего противоречия между городом и деревней,- теперь казалась не соответствовавшей их сложным проблемам.