У истоков христианства (от зарождения до Юстиниана)
Шрифт:
СОЦИАЛЬНЫЕ ФЕРМЕНТЫ И РЕЛИГИОЗНЫЙ ДУАЛИЗМ
На заре нашей эры иудаистская религия была совсем иной, чем та, которая засвидетельствована в писаниях Ветхого завета. Об этом говорят наиболее достойные доверия источники от II в. до н. э. и вплоть до II в. н. э., то есть начиная с наиболее яркой вспышки борьбы за независимость под руководством пяти братьев Маккавеев (по-еврейски «молотобойцы» — «гонители врага»), восставших в 168 г. до н. э. против сирийско-эллинистической оккупации, и до окончательной утраты иудеями как политической, так и территориальной целостности в 135 г. н. э.
Библейский рассказ завершается примерно эпохой новой династии Хасмонеев. Но когда соперничество между царями
После краха двух древних царств — Израиля и Иудеи, уничтоженных соседними рабовладельческими империями
Месопотамии и Ирана (вавилонянами, ассирийцами, мидянами и персами) между VII и V в. до н. э., религия южной части Палестины, Иудеи, центром которой был Иерусалим, получила название иудаизма. Два других района — Галилея на севере и Самария в центре страны — оказались полностью перестроенными, заселенными народностями иноземного происхождения.
Самария, население которой не достигало и полумиллиона жителей, отныне получила свою собственную религиозную базу с храмом на горе Геризим, посвященным божеству, соперничавшему с иерусалимским Яхве. Столица ее, Самария, разрушенная Иоанном Гирканом I в 107 г. до н. э., была восстановлена Иродом и посвящена императору Августу под названием Севастии. На восточном фланге Самарии, за рекой Иордан, были расположены греческие города: это так называемое Десятиградие (Декапо-лис) было самостоятельно в политическом и социальном отношениях. Менее состоятельные евреи относились к его обитателям с глубоким отвращением и часто нападали на них.
Галилея — самая плодородная часть страны — бывала театром и наиболее острых социальных конфликтов. Она была силой обращена в иудаизм Хасмонеями к 104–103 гг. до н. э. Но в ней всегда удерживался мятежный дух, и народ ее не скрывал неприязни к господам из Иудеи. После Помпея большая часть палестинских восстаний неизменно начиналась в Галилее. Центральная власть отвечала на них вооруженной борьбой, уничтожением урожаев и истреблением целых семей.
Во времена Иисуса прозвище «галилеянин» превратилось почти в синоним слова «разбойник». Разбой, впрочем, действительно стал занятием, к которому нередко прибегали доведенные до крайности обедневшие земледельцы и рабы не только в Палестине. Ничего нет удивительного поэтому, что первые группы христиан впоследствии отождествлялись еврейскими националистами и правоверными иудеями с галилеянами. «Бродяги и плуты, — напишет со временем Иосиф Флавий в «Иудейской войне» (II, 13–14), — укрываясь под маской божественного вдохновения, доводили толпы до неистового беснования и толкали их в пустыню, где бог, как они учили, якобы оставил знаки скорого освобождения»; в действительности же они «стремились лишь к преобразованиям и переворотам».
Израиль и израильтяне были всегда названиями, к которым прибегала иудаистская традиция, чтобы определить «избранный богом народ», памятуя о временах единой монархии. Напротив того, евреями соседние народы называли племена налетчиков-бедуинов, обосновавшихся по ту сторону Иордана. Это наименование применялось редко, хотя впоследствии возобладало. В Новом завете оно встречается лишь три раза и ни единожды во всех четырех евангелиях. Крайне редко мы встречаем имя израильтяне и почти всегда — иудеи.
Несмотря
Конечно, доходящая до граней расизма вера в некое высшее существо, владетельное, требовательное, отражала специфику господствующих отношений и сильно задевала нееврейское население окружающего мира. Эта вера возникла в условиях, которые были характерны в среде двенадцати племен израилевых, описанных в самых древних книгах Библии в эпоху, наступившую вслед за первобытным анимизмом и политеизмом земледельческих народностей, преодоленными утвердившейся монархией, но так и Tie изжитыми на народном уровне. Мы должны предпринять определенные усилия, если хотим выйти из тумана мифа и стать как можно ближе к реальной жизни масс, чтобы понять, что ритуальный монотеизм иудейского правящего класса был не чем иным, как идеологическим отражением его претензий обладать монополией на власть. В то же время для угнетенных слоев и даже для тех элементов господствующих групп, которые оказались в кри-висном положении в результате бурных событий в жизни народа, верования во всякого рода благодетельные или вредоносные силы, которые господь небесный сдерживает с таким же великим трудом, как и земные господа, существенно обосновывали сам принцип единственности бога.
Сатана — враг, «обвинитель», согласно библейской теодицее, «бунтарь», в основном, однако, подчиненный Яхве, — в конце концов обрел осязаемый образ, умноженный в различных лукавых божествах, имена которых выдают их связи с древними, отрешенными от власти богами: Вельзевул отождествляется с «богом мух»; Астарот-та — со сладострастной Астартой из финикийских культоз любви и плодородия; Велиар — с Ваалом, или Велем, — могущественным ханонейским богом, постоянно поминаемым в рукописях Мертвого моря (имя его синонимично слову «владыка»). Принято думать, что этот тенденциозный дуализм возник у евреев под влиянием персидской религии, для которой типична тема противоборства доброго бога Ормузда (Ахура Мазда) и его антагониста — злого духа Аримана (Ангра Майнью). Такое объяснение удобно, но оно не учитывает, что любая религия коренится в конкретной действительности, а не в передаче религиозной тематики. Дуализм лежит в основе любого религиозного представления с тех пор, как человеческое общество раскололось на противоположные классы, и ему соответствуют проявления аналогичных ситуаций в политике и общественных отношениях.
Дуалистичны были культы спасения. Дуалистично различение материи и духа. Глубоко дуалистическим всегда было и остается христианство, которое отводит демоническим силам самостоятельное, вечное существование, плохо совместимое с монотеистической теологией. Отсюда не случайно Ориген, один из крупнейших представителей патристики, утверждал уже в первой половине III в., что ад не может существовать вечно, и предвидел времена, когда праведные и дурные вновь сольются в единой божественной природе. Положение это недавно вновь было выдвинуто некоторыми представителями современной теологии после II Ватиканского собора. У них были предшественники, например монсеньор Рафаэлло Ламбрускини, выступавший с подобными же идеями более столетия тому назад.