У истоков системы
Шрифт:
Были некоторые забавные случаи. Один студент, например, имел чрезмерное попечение о своём здоровье. И вот однажды, уже ночью, он поднял все училище на ноги, в панике говоря, что у него острая боль в животе, и ему нужно срочно вызвать «скорую помощь». Пока «скорая» ехала в училище, ему стало значительно лучше. А когда врач с медсестрой зашли в комнату, где он лежал, ему стало совсем хорошо. Выяснилось, что его болезнь — результат мнительности. Он же поднял переполох, как будто и впрямь умирает. Врач, впрочем для порядка, предположил дизентерию и прописал лекарства, а также нахождение в изоляторе. Не остался безучастным Сева Скрежетов. «Доктор, можно я как друг скажу?» — взволнованно спросил он. «Ну, говори». «Доктор, он иногда один раз ходит ночью по большому, а иногда два. Я помог вам для постановки диагноза?»
Как только «скорая» отъехала, они тут же осуществили транспортировку мнимого больного в изолятор, перенеся его туда прямо на кровати. Его робкие попытки идти самому они резко пресекли: «Раз больной, значит лежи!».
Нельзя не упомянуть про Васю Андрюшина. Это был не очень умный, но очень усидчивый и старательный мальчик. Он мог заучивать текст целыми страницами. А вот логическое мышление у него отсутствовало. Но, впрочем, обычно за старательность ему ставили «тройки», а иногда и «четвёрки».
Однажды он не смог сдать экзамен архимандриту Сергию. Это его очень удручило, а ректор ещё подлил масла в огонь: «Смотри, а то придётся тебя отчислить!» «Так ведь все зависит от тебя самого», — тупо уставившись в одну точку, чуть не плача пробормотал Вася. «Что?!» — удивлённо поднял брови ректор. «Как будешь стараться, так и будет. Будешь хорошо стараться — будет хорошо, а будешь плохо — плохо!» «Ну, тебе, Василий, нужно будет очень хорошо стараться!» — засмеялся отец Сергий. «Так ведь все зависит от тебя самого», — тупо повторил ученик…
Простота некоторых студентов не знала границ. В первые годы существования училища они по очереди готовили на кухне. Так вот один из этих поваров проверял, разогрелся ли суп, опуская в него палец, и делал это до тех пор, пока я его за этим не застал. Другого застали за тем, что он справлял малую нужду в ванну для мытья посуды.
Про одного Севу Скрежетова можно написать целую книгу. От бывшего детского сада в училище осталась картина «Волк и семеро козлят». Была она очень большая. На холсте. И пока я думал над тем, чтобы перевернуть холст и написать на обратной стороне какой-то пейзаж, Сева умудрился распилить рамку картины и приспособить её в своих целях. Я не ограничился здесь простым выговором, но решил попортить безобразнику нервы, чтобы он зарёкся трогать что-нибудь без спроса. Воспользовавшись тем, что Сева человек весьма простодушный и воспринимает на веру все, что ему говорят, я прочитал ему целую лекцию о том, что эта картина — уникальное полотно из Эрмитажа. Она стоит несколько тысяч долларов, и на неё подписано охранное обязательство с Министерством культуры Российской Федерации. И теперь из-за безобразия, учинённого Севой, духовное училище могут закрыть.
Он ужасно перепугался, просил прощения, но я вновь повторил ему то же самое. Он тогда чуть не плача сказал, что пойдёт работать, заработает деньги и восстановит рамку, «если из-за каких-то рогатых могут закрыть училище». Этим он меня так насмешил, что я не выдержал и простил его, успокоив, что немного преувеличил серьёзность происшедшего, но без спроса все равно ничего трогать нельзя.
Был среди воспитанников и один «философ». Начитавшись Аристотеля, Платона, Канта, Гегеля, Ницше и Шопенгауэра и мало что поняв из прочитанного, он вообразил, что стал очень умным и должен общаться на уровне не ниже кандидата наук, хотя сам не имел даже среднего образования и параллельно с училищем доучивался в школе рабочей молодёжи. Говорил он напыщенно и неудобопонятно, боюсь, что он не только говорил, но и думал так. Целыми днями он пытался ввязать кого-нибудь в жизненно важную для него дискуссию, например, чем «экзистенциальный» отличается от «онтологического». «Философ» никогда не говорил просто; например, вместо того, чтобы сказать «ему трудно будет устроиться в обществе» говорил: «Для него затруднительно будет интегрироваться в социум». Отца Григория он спросил: «Батюшка, а часто прихожане спрашивают вас, чем философия Платона отличается от философии Аристотеля?» «Каждый день», — ответил ему любивший хорошие шутки священник, даже не подозревая, что подтверждает тем самым смутные догадки юноши. Он проучился у нас полгода, потом бросил; на будущий год опять поступил,
Окончание дневника Сергея Александровича
Встречались интересные моменты и в деятельности преподавателей. Один иеромонах, например, все изучение Библии свёл к тому, что рассказывал как кто и с кем согрешил в Ветхом Завете. А при этом он должен был преподавать Новый Завет… Пришлось с ним расстаться.
Другой батюшка, призывая студентов к порядку, нарисовал им следующую впечатляющую сотканную из слов картину: «Все вы знаете, что такое икона. Представьте себе мозаичную икону из драгоценных камней: как она прекрасна! И вот представьте, какое будет кощунство, если некоторые из этих камней заменить кусочками сушёного дерьма. Вот и вы в прекрасной иконе Церкви должны быть драгоценными камнями, а не кусочками сушёного дерьма!» Проповедуя в семинарском храме, этот же священник однажды сказал следующее слово: «Вы часто спрашиваете меня, почему у вас утром болит голова, когда вы накануне выпили лишнего, а когда съели лишнего, то почему болит живот. Если же вас угораздит познакомиться с нехорошими мужчинами или женщинами, то вы опять идёте ко мне и с удивлёнными глазами спрашиваете, откуда у вас взялись нехорошие болезни. Я раз и навсегда отвечу, где причина ваших бед. Придите домой, посмотрите в зеркало, и вы увидите мерзкую рожу того негодяя, который виноват во всех ваших несчастьях!»
Была ещё одна на редкость жизнерадостная преподавательница словесности, которая не менее половины учебного времени посвящала исполнению перед студентами стихов и песен собственного сочинения.
Вспоминается приехавший вместе с иеромонахом Герасимом Владислав Никанорович Тряпкин, благообразного вида пожилой человек невысокого роста. Желая, видимо, увеличить свою значимость, он ходил непременно на высоких каблуках. Сначала он был просто послушником при храме, а затем я предложил ему попробовать свои силы в качестве коменданта. После назначения Владислав настолько проникся ощущением значимости собственной персоны, что когда через неделю в училище прошло заседание Попечительского совета, на которое его разумеется никто не позвал, Тряпкин сразу же обиделся, собрал свои вещи и сбежал из училища, никому ничего не сказав и не сдав дела…
Вспоминается и прапорщик в отставке, в направлении которого в училище, подписанном архимандритом Сергием, значилось, что он командируется в училище в качестве воспитателя и по совместительству вахтёра. Вторая роль явно ему больше шла. Но в итоге он и с ней не справился.
Невозможно забыть и первого «учёного мужа», направленного в училище на постоянное послушание — Марка Васильевича. Он приехал вместе со своей мамой. Та опекала сына как семилетнего, хотя ему было хорошо за тридцать. Выпускник академии, кандидат богословия, он был человеком книжным, абсолютно оторванным от реальности, но совсем не лишённым амбиций и честолюбия.
Свой приезд в училище, к тому времени вполне благоустроенное, имевшее все необходимые для среднего человека удобства, они воспринимали как великий подвиг. «Ну, что же: ведь Святитель Иннокентий, когда просвещал Сибирь, переносил все трудности. И мы перенесём: ведь Марк чувствует в себе призвание к миссионерству», — восторженно говорила его мама. А я тогда недоумевал, о каких трудностях она говорит в отапливаемом здании с горячей водой, электроэнергией и канализацией, где от них никто особо ничего не требует, даже готовить самим не приходится…
Зная от Владыки, что Марк приехал, имея желание стать священником, я осторожно спросил его: «Вы желаете рукополагаться?» На это он мне весьма напыщенно ответил: «Как можно желать священства? Святые бежали от этого!» После такого ответа у меня пропало всякое желание с ним общаться.
Впрочем, нужно отдать должное — Марк Васильевич был человеком энциклопедической образованности. Он читал лекции по нескольким дисциплинам, студенты очень любили его. После занятий они окружали преподавателя, ходили с ним вокруг училища. А он отвечал им на вопросы из разных областей знаний.