У истоков Золотой реки
Шрифт:
— Следовало бы, пожалуй, позвать Оглобина и поговорить с ним, — сказал Цареградский. — Он лучше знает свой народ, и с его помощью легче решить, похищено ли золото с его выработок или это давно зарытый клад, хозяина которого, может быть, уже нет в живых.
— Впрочем, это не так важно: золото уже у нас и так или иначе вернется через того же Оглобина государству, — улыбнулся Раковский.
— Не говорите! — возразил Цареградский. — Если хозяева банки находятся тут и узнают о находке, могут произойти большие неприятности.
Через некоторое время к бараку Раковского подошел пыхтящий Оглобин. Взяв банку, он посерел от волнения, и нижняя челюсть его отвисла.
— Что за дьявольщина, что за дьявольщина! — бормотал он, снимая крышку. — Нет, это не мое золото, — заявил он через минуту, перебирая
— Здесь золото из разных россыпей. Оно разной окатанности и различной пробности. Его долго собирали и, спрятав, не вернулись. Почему не вернулись, черт их знает. Может, померли, а может, выжидают время. Во всяком случае это не мои работяги и не мои разработки, — закончил он решительно. — Ну что же, когда сдавать будете? — обратился он к геологам.
— Подождем Юрия Александровича, — ответил Цареградский. — Покажем ему, оформим все по акту и сдадим в вашу контору.
— О находке банки советую все же помалкивать, — добавил Оглобин. — Неровен час, я ошибаюсь и хозяева клада находятся в моей артели. Может произойти несчастье.
— Мы и сами это понимаем, — ответил Раковский. — Кроме нас троих и вас об этом золоте пока никто не знает, и, надеюсь, никто, кому не нужно, не узнает.
На следующий день на Среднекан возвратился отряд Билибина. Он положил много сил на разведку и оконтуривание россыпи на реке Утиной. Месторождение оказалось многообещающим, и Юрий Александрович находился в том радостно сдерживаемом возбуждении, какое бывает у сильных духом и телом людей, чувствующих, что они достигли трудного, но давно предвиденного победного рубежа. Известие о полной банке с золотом, найденной его помощником, оказалось для него новым источником радости. Он не только не приревновал своего друга к этой новой удаче, как можно было бы ожидать от мелкого человека с завистливой душой, но, наоборот, бурно восхищался и, шумно хлопая Цареградского по спине, кричал:
— Ай да молодец, Цар, ну и молодчик, Валентин!
Не очень любивший фамильярность, молодой геолог смущенно улыбался и молча отводил плечо.
Все процедуры, связанные с сортировкой и взвешиванием найденного золота, составлением нужных протоколов и актов, заняли у Бертина почти целый рабочий день. В конце концов требуемые документы были подписаны Билибиным, Цареградским и Оглобиным, и несколько килограммов золота, история которого так и осталась неизвестной, перешли в собственность государства.
(Иногда после этого, ворочаясь в своем спальном мешке, Цареградский чувствовал что-то вроде неясных угрызений совести. «Сколько трудов, надежд, разочарований и счастья вложено в это золото его бывшим хозяином! Жив ли он? В сущности я отнял у человека им добытое. Правильно ли это? Впрочем, — тут же перебивал он себя, — наверное, бедняги уже давно нет на свете, и золото все равно принадлежит государству». Но иногда ему приходило в голову, что такое громадное количество драгоценного металла не могло быть добыто честным путем и что найденное им золото, вероятно, обагрено человеческой кровью. Эти рассуждения успокаивали его совесть и возвращали ему душевное спокойствие. Мысль о том, что несколько килограммов золота могли бы обогатить на всю жизнь его самого, никогда ни на минуту не приходила ему в голову.)
Путь на юг
31 августа Первая Колымская экспедиция тронулась в обратный путь. Больше года провели ее участники на северной земле, суровость которой с лихвой искупалась ее сказочным богатством. Впрочем, Колыма покорила первооткрывателей не только матовым сиянием золотых самородков; они успели полюбить нежные краски здешнего неба, яркую зелень лесов, ритмичные контуры гор и простодушную честность коренных обитателей. Было грустно расставаться с местами, где столько пережито и куда так много вложено души и сил. Цареградский, приотставший от далеко растянувшегося вьючного каравана, думал о том, что он оставляет здесь часть своего сердца. (Однако на поверку оказалось, что не часть, а все
Но в то осеннее, расцвеченное золотом и пурпуром утро никто из уходивших со Среднекана геологов не знал о своем будущем, и заботили их главным образом нужды тех дней. Последний пароход, который собирал с Охотского побережья рыбачившие там летом артели, ждали в Оле к 16 сентября, и вся экспедиция должна была собраться дней за пять до отплытия.
А пока ее участникам опять предстояло разлучиться.
Перед выступлением со Среднекана Цареградский обратился к Билибину:
— Мне кажется, нам нет смысла возвращаться в Олу одной группой. Экспедиции посчастливилось напасть на несколько россыпей. Одних самородков мы сдали государству около килограмма. Ясно, что этому краю предстоит большое будущее. И первое, что необходимо тем, кто придет сюда за нами, — это дороги. Без дорог такую отдаленную окраину не освоить. Давайте разобьемся на несколько отрядов, пойдем в Олу разными путями и затем сверим наши маршрутные съемки, чтобы предложить строителям наилучший вариант будущей автомобильной трассы. Билибин на минуту задумался.
— Пожалуй, ты прав. Так н поступим. Разобьемся на партии и проверим три варианта будущей трассы. Ну, кто с кем идет, товарищи? — обратился он к прорабам.
Первым откликнулся немало удививший всех Бертин. Слегка краснея и смущаясь, он сказал:
— Юрий Александрович, если можно, отпустите меня сухопутьем. Уж очень меня мутит в море. Скоро от старателей возвращается группа на Алдан. Я бы вместе с ними добрался. На Алдане у меня, вы знаете, брат работает на прииске. Конечно, если надо, я могу и на Олу пойти с экспедицией, только очень сердце не лежит к морю!
Все рассмеялись. Билибин ответил, что, хотя решение Эрнеста и неожиданно, он против воли удерживать его не станет, тем более что для выбора будущей трассы к Оле их остается достаточно и без Бертина.
— А ты уверен, что дорогу следует вести отсюда именно к Оле? — спросил Цареградский. — Мне кажется, Ола — неподходящее место для будущего порта. Там же мелководье, кораблям придется отстаиваться на рейде. Бухта Нагаева подходит для этого гораздо больше.
— Дорогу в приморской равнине и в предгорьях можно повернуть куда угодно, но, где бы ни был будущий порт, нужно вести ее отсюда, — возразил Билибин. — Следовательно, выбор наилучшего пути через горы — все же самое главное. Кроме того, заметь: в бухте Нагаева нет не только поселка, но даже юрты. Думаю, что местное население уже давно подметило бы преимущества этой бухты, если бы они были, и мы застали бы селение и местную власть не при устье Олы, а у той самой бухты.
— Это и было бы так, коли они не были бы оленеводами, а промышляли морем, — ответил Цареградский. — Но ведь они сухопутные люди, море для них — враждебная стихия. А рыбу и, тюленей они берут как раз на мелководье. К чему же им глубокая бухта, годная для океанских судов тысячного тоннажа? Нет, местные жители, конечно, знают о бухте Нагаева, но ее достоинства выглядят в их глазах недостатками!
— Может, ты и прав. Может быть, не Ола будет служить t воротами на Колыму. Но так или иначе, будущая дорога должна дойти до Среднекана, Утиной и Оротукана. Куда она пойдет дальше, мы пока не знаем, но к этому бараку мы ее в проекте подтянем. Там, на побережье, ее можно повернуть в любом направлении, а здесь мы накрепко привязаны к ущельям. Самые подходящие из них мы на обратном пути к Оле и выберем.