У истоков Золотой реки
Шрифт:
— Слушай, Сергей Дмитрич, — сказал он шепотом, — что я тебе скажу. Что думаешь делать теперь с Утиной-то?
— Как что? Пойдем опробовать долину выше, пока не дойдем до верхнего края россыпи.
— Да не, я же не о том говорю. Скажешь ли начальнику о нашей находке?
Раковский посмотрел на него с удивлением:
— Да ты в своем ли уме, парень? Как же иначе, конечно, скажу!
— А ты не сказывай, — зашептал рабочий. — Пока не сказывай, сразу-то! Осенью Билибин с Цареградским поедут отсюда, а мы с тобой останемся. Артель хорошую сколотим. Постараемся. На всю жисть за одну зиму-лето заработаем. Дело говорю. Слухай меня!
— Слухай, слухай! — рассердился Раковский. — Ты, видно, совсем спятил, что мне такое предлагаешь! Если захочешь остаться, оставайся!
— Ну, в общем хватит разговоров! — отвечал Раковский. — Иди
кашу варить, да впредь советую о таких думах помалкивать.
— Ты начальнику-то не скажешь?
— Иди, иди, не скажу, черт с тобой! Ты ничего не говорил, я
ничего не слышал. Ступай!
На этом инцидент был исчерпан. Единственный случай рецидива старой золотарской психологии стал известен только Царе-градскому.
— Вы Юрию Александровичу об этом, пожалуй, не рассказывайте, — попросил Раковский. — Он человек строгий и горячий. Накажет дурака, а чем он виноват, что из старых привычек еще не выжил? Ведь он в самом-то деле не воровать собирался, а добывать своими руками хотел. Золото у него в мозгах с самых ранних лет сидит. Вот он и соблазнился. На минутку!
— Нет, не скажу! — улыбнулся Цареградский и дружески положил руку на плечо собеседника. — А что же вы после этой гребенки делали?
— Проследили россыпь еще на несколько километров выше по реке. Потом вижу: время возвращаться в Среднекан к назначенному сроку. Уложились — и обратно. А тут ни Билибина, ни вас. Ну и стал лагерем.
Через два дня возвратился из своей поездки по Бахапче Билибин. Он нашел в устье Утиной затеску на дереве и шифрованную записку Раковского о найденной россыпи и поторопился приехать. Его плавание на кунгасе по Малтану и Бахапче также было в смысле золота бесплодным. Таким образом, обе эти большие реки, как и Буюнда, оказались незолотоносными. Однако пробы, взятые промывальщиком Билибина ниже по Колыме, начиная от устья Бахапчи, кое-где содержали небольшие значки золота. Это давало некоторые основания протягивать зону золотоносности и куда-то выше устья Бахапчи. (Поиски дальнейших лет выявили, что граница этой зоны находится на много сот километров западнее района, охваченного исследованиями Первой Колымской экспедиции. При этом, как стало ясно уже на Среднекане, золотоносность не является сплошной, а подчиняется очень сложному сочетанию еще не выявленных закономерностей, участки с коренными месторождениями и россыпями чередуются с обширными бесплодными районами.)
Теперь, когда почти вся экспедиция опять была в сборе (отсутствовал лишь Бертин, который был занят опробованием верховьев Среднекана), можно было разработать новые планы на оставшуюся часть лета. Открытие Раковского произвело огромное впечатление на Юрия Александровича и заставило его отменить первый вариант плана, о котором они договаривались весной с Цареградским.
Билибин, внимательно прослушав подробный отчет Раковского, размышлял недолго.
— Валентин, — обратился он к помощнику, — ситуация изменилась. У нас теперь не один, а два важных объекта: Среднекан и Утиная. Ясно, что мы должны справиться с обоими. Я поеду дообследовать утинскую россыпь и закартирую всю долину Утиной, а тебе придется поднатужиться и заснять всю долину Среднекана. Как, сможешь ли выполнить один то, что мы рассчитывали сделать вдвоем?
Цареградский пожал плечами.
— С геологической съемкой, я думаю, справлюсь, а вот с опробованием труднее. С одним Бертиным мне, пожалуй, столько не вытянуть. Не успею.
— Почему с Бертиным? А Раковский?
— Так ты и его ко мне прикомандируешь?
— Ну разумеется! Эрнест будет опробовать верхнюю часть Среднекана, а Сергей —
— Вот это дело другое! Тогда справлюсь!
Еще через день в лагерь пригнали лошадей из Сеймчана. Якуты соблюдали свои обещания, хотя им и не удалось сразу собрать больше восьми голов. Со дня на день ожидались лошади из Таскана, позднее обещали привести еще несколько вьючных животных сеймчанцы. Словом, можно было приступить ко второму этапу летних работ.
Оставив на складе Союззолота у Оглобина лишнее снаряжение и запас продуктов для осеннего возвращения к побережью, сотрудники экспедиции приступили к работам по новому плану.
Билибин с большей частью рабочих и промывальщиков отправился на Утиную. Он собирался расшурфовать открытую Раковским россыпь и хотя бы приблизительно подсчитать ее запасы. Цареградский с промывальщиками Игнатьевым и Гарецем, каюром и четырьмя лошадьми вышли к верховьям Среднекана, где они должны были встретиться с отрядом Бертйна. Раковскии с небольшой группой рабочих некоторое время поднимался по Среднекану вместе с Цареградским, но затем, пройдя километров тридцать вверх от Безымянного, остановился. Отсюда начинался район его опробовательских работ. Казанли с двумя рабочими и одним каюром занялся триангуляцией Среднекана. Приятель Цареградского промывальщик Майоров остался с несколькими товарищами в артели Оглобина. Старательский зуд не давал им покоя, и они отпросились у Билибина на месяц.
Перед тем как расстаться, все они условились встретиться у базы старателей не позднее 20 августа. В конце августа экспедиции предстояло выступить в обратный путь на Олу, куда 16 сентября должен был прийти последний пароход на Владивосток. Лето в тот год выдалось сухое и жаркое, Континентальный климат Колымского края заставлял забывать о том, что здесь Крайний Север и что полярный круг проходит неподалеку. Стоял июль, разгар лета. Прохладные, временами даже холодные ночи сменялись, как только всходило солнце, сухой жарой. К полудню июльский зной повисал над каменистой долиной. Птицы прятались в тень, и даже комары становились менее назойливыми, хотя приходилось все же отмахиваться от них ветками и руками. Накомарники надевать в такую жару невозможно. Черный тюль, из которого они сделаны, задерживает воздух, и дышать в них трудно. Цареградский предпочитал не пользоваться накомарником и по другой причине: тюлевая завеса мешала следить за обнажениями и высматривать дичь.
Долина Среднекана выше Безымянного оказалась так же богата дичью, как и Буюнда. Шедший впереди всех с молотком в руках и ружьем за плечами геолог вспугивал то стайку рябчиков, то выводок куропаток. Когда тропа спускалась к реке, они наталкивались на уток каменушек и крохалей. Правда, за все время работы в бассейне Среднекана им ни разу не попались гуси или лебеди. Видимо, долины были слишком узки для этих больших птиц, и они предпочитали гнездиться на широких просторах крупных рек.
Мясные консервы теперь не расходовались: вполне хватало попутно добываемой дичи, рыбы и грибов маслят. При таком изобилии все стали привередливы. От дежурного повара требовали не только сытной, но и вкусной пищи. Вот когда пригодились Цареградскому его скромные познания в кулинарии! По его рецептам готовилось великолепное жаркое из дичи и грибов, наваристая уха из только что выловленной рыбы и ароматные компоты из ягод вместо чая.
Сытая, согретая солнцем и непрерывно обновляющимися впечатлениями жизнь была полна, как чаша. Просыпаясь утром и слыша веселый шум реки и гомон кедровок за полотном палатки, Цареградский выглядывал наружу: «Какой хороший денек и как хорошо все на свете!»
Расставшись с Билибиным, а затем с Раковским, он медленно поднимался со своим отрядом к верховьям Среднекана. Геологическую съемку пришлось начинать с того самого места, где она была прервана перед отправлением на весновку. На правом берегу Среднекана удалось найти продолжение золотоносной дайки, из которой было получено зимой первое коренное золото. У Цареградского на этот раз не было времени заниматься протолочкои и выделением из жильной породы золота. Он ограничился тем, что нанес положение дайки на карту.