У каждого своя война
Шрифт:
Столовая была небольшая, в полуподвальные окна заглядывало весеннее яркое солнце. Небольшая очередь тянулась от кассира к раздаче блюд. На раздаче стояла Милка в белом халатике и белой косынке, с обнаженными по локоть руками и раскрытой грудью. Прядь темных волос упала на влажный лоб, щеки горели темным румянцем — на кухне было жарко.
– Дядя, чего тебе? — раздался ее громкий задиристый голос. — Чего рот разинул, молчишь как рыба?
– Гуляш мне... компот…
Милка быстро накладывала в тарелки, двигала их клиентам.
– А вам, женщина?
– Как вы разговариваете?! Безобразие! Я жалобу напишу!
– Потом напишете, вон сколько народу ждет! Что вам, говорите!
– Лангет без гарнира.
Милка бухнула в тарелку квашеной капусты, бросила кусок мяса.
– Без гарнира не положено! — и тут она увидела Робку и Богдана, входивших в столовую, и вся расцвела от улыбки. — Ой, ухажеры мои пришли! Зинуля, подмени на пяток минут!
– Безобразие! — возмущалась дама, тряся головой от негодования. — Я просила без гарнира!
– Щас, дамочка, успокойтесь! — К раздаточному окну подлетела толстая краснощекая Зинуля, схватила чистую тарелку.
А Милка усадила ребят за столик в углу столовой:
– Ну что ж ты, а, Робка? И не стыдно?
– Чего стыдно-то? — сделал вид, что не понял, Робка.
– Я его до дому проводила, а он — с приветом! Забыл, позорник! Поматросил и бросил, да? — Она улыбалась, весело смотрела на него, и неподдельная радость была написана на ее лице.
– Школа замучила, — пришел на выручку Богдан. — Сплошные контрольные. Учителя озверели.
– Ладно, прощаю. Есть хотите? Щас накормлю от пуза. А вообще, как жизнь, Роба?
– Ничего... живем помаленьку.
– Брательник не вернулся?
– Да нет. Мать ждет каждый день. А ты откуда знаешь? Про брата?
– Да Гаврош рассказал! — махнула рукой Мила. — Ой, Робка, какой же ты все-таки смешной! Тебе говорили, что ты красавец парень? — Она вдруг обняла его и жарко зашептала в ухо: — Если будут говорить — не верь! — и тут же оттолкнула его, вскочила. — Щас накормлю вас!
И через несколько минут друзья хлебали наваристую густую солянку, так что за ушами хрустело. А Милка сидела напротив, подперев кулаком щеку, и заботливо, совсем по-матерински смотрела на них. Робка почувствовал этот взгляд, поднял глаза от тарелки.
– Ешь, Роба, ешь, — мягко улыбнулась Милка, и в ее бархатных глазах появилась грусть. — Наголодались?
– С утра не жравши, — ответил за Робку Богдан.
– Милка, скоро ты там? — донесся голос Зинули из раздаточной.
– Иду! Иду! — зло ответила Милка. — Три минуты подождать не может! — Она вскочила и убежала, мелькая стройными белыми ногами.
Раскрыв рот, Робка смотрел ей вслед. Вид у него сделался глуповатый. Богдан понимающе усмехнулся:
– Втюрился, что ли?
– Почему это я? Ты до меня сюда уже наведывался.
– Так я — пожрать... А ты точно втюрился, гы-гы-гы! — рассмеялся Богдан. — По роже видно…
– Если втюрился, то что такого? — нахмурился Робка, ему не понравился нахальный, бесцеремонный смех товарища.
–
Робка не ответил, поковырял вилкой в тарелке, вдруг спросил:
– Слушай, а она красивая?
– Не знаю... — пожал плечами Богдан. — Мне как-то до фонаря. А тебе чего, взаправду нравится?
– Ага... — Робка смотрел на него, и дурацкая улыбка застыла на его губах, а глаза были глупыми-глупыми. — Она мне снилась... и все время голая, — он прыснул в кулак и тут же смутился…
В клубе «Текстильщики» был вечер танцев. Танцевали под радиолу, администратор — пожилая женщина с копной белых травленых волос и в черном костюме — меняла пластинки. Танцевали два долговязых парня с набриолиненными «коками» (последний крик моды), в узеньких дудочках-брюках и рыжих, на толстой микропорчатой подошве туфлях. Тощими длинными ногами они выделывали немыслимые кренделя, подпрыгивали и вертелись, как волчки. Танцевали парень с парнем и девчонка с девчонкой. Большинство двигалось в ритме танго, некоторые пытались изображать фокстрот, а совсем «избранные» крутили рок-н-ролл. Название только-только появилось, и большинство даже не понимало его смысла. Тогда же впервые зазвучало непонятное слово «стиляга». И то и другое осуждали во всех газетах, это надо было презирать.
В зал Милка вошла первой, остановилась, окидывая сияющими глазами танцующую публику, тут же потянула Робку за руку — танцевать:
– О, «Брызги шампанского»! Ты умеешь?
Робка вспотел от напряжения. Танцевал он из рук вон плохо, несколько раз наступил Милке на ногу, еще больше вспотел и боялся поднять на нее глаза. На ней было эдакое веселенькое платьице с красными цветочками по голубому полю, с «фонариками» у плеч. Она танцевала легко и гибко, жадно стреляла глазами по сторонам, но иногда вдруг в упор начинала смотреть на Робку, и под этим взглядом ноги у него становились совсем деревянными.
– Ох, Робка, Робка... — глаза у нее стали грустными. — И зачем ты такой красивый?
– Что? — из-за громкой музыки он не расслышал ее слов.
– Ничего, проехали. — Она вновь завертела головой по сторонам. — Ой, сколько народу! И все веселиться пришли, во звери, а?
– Жить стало лучше, жить стало веселее, — усмехнулся Робка.
– Кому как... Кому веселье, а кому похмелье! — она засмеялась, откинув голову назад. Смеялась она заразительно, открывая ровный ряд белых поблескивающих зубов. — Так мой папка говорит!
Когда танец кончился, они пошли к буфету. Вернее, Милка потянула Робку за собой. Сунула ему в руку скомканную пятерку.
– Угости меня пирожными... и пивом.
– Твои деньги, сама и угощайся. — Робка даже обиделся, почувствовал себя униженным — у него было всего два рубля, и достать их из кармана он постеснялся.
– Ты что, обиделся? Ну чудак, Робка! А еще кавалер! Ты ведь должен за мной ухаживать, не знаешь? Возьми, возьми. Ты с Богданом тоже деньги делишь на свои и чужие?