У каждого своя война
Шрифт:
– Отваливаем, братва, — шепнул Валя Черт, и все трое метнулись через улицу к подворотне.
В углу двора был черный ход из овощного магазина, и там, за пирамидой пустых бочек, поставив на попа деревянный ящик, Гаврош разделил добычу. В каждой кучке — поровну сигарет, папирос, конфет и печенья.
Свет фонаря над черным ходом тускло освещал всю компанию.
– Кто не курит — табак отдай курящему, — сказал Гаврош и от двух кучек отделил пачки сигарет и папирос. — Справедливо?
– Справедливо... —
– Забирай добычу, соловьи-разбойники! — ухмыльнулся Гаврош, руки ребят потянулись к конфетам и печенью.
И тут Гаврош увидел кровь на руке Робки, спросил встревоженно:
– Ну-ка, че это у тебя с рукой, Роба?
– Порезал…
– Ух ты-ы, здорово. И молчит, как Зоя Космодемьянская. — Гаврош осмотрел рану. — Пошли ко мне, перевяжем. — Рассовав свою долю добычи по карманам, он первым шагнул в темноту.
Идти было недалеко — до Кадашей, а потом коротким переулком до длинного двухэтажного деревянного барака. Гам, на втором этаже, Гаврош жил с матерью.
Поднялись по деревянной скрипучей лестнице со стертыми ступенями. Гаврош толкнул дверь, которая никогда не запиралась, включил свет в коридоре и, обернувшись к ребятам, приложил палец к губам. Гуськом они прошли на цыпочках по коридору, и Гаврош открыл предпоследнюю дверь.
Мать Гавроша не спала. Она одиноко сидела за столом, курила, глядя в темное окно. На столе — наполовину порожняя бутылка водки, крупно нарезанная селедка на тарелке, кружки красного лука, черный хлеб, несколько граненых стаканов.
– Где шляешься, полуночник? — не оборачиваясь, спросила мать. Звали ее Катериной Ивановной, припомнил Робка, остановившись на пороге.
– А ты чего не спишь? — спросил Гаврош. — Или кто в гостях был?
– Ну был... тебе-то что?
– А кто был? — Гаврош пальцами подцепил с тарелки кусок селедки, кинул в рот, смачно зажевал.
– Петрович заходил…
– Какой Петрович?
– Денис Петрович. Освободился он. Привет от отца привез.
– A-а, этот... Я чего-то плохо его помню... — Гаврош осторожно налил из бутылки в стакан, быстро выпил, кинул в рот еще кусок селедки.
Валя Черт, стоявший у двери вместе с Робкой и Богданом, завистливо проглотил слюну.
– Что ты за ораву привел? — мать наконец повернула голову, уставилась на ребят тяжелым, мутноватым взглядом.
– Робка руку порезал, перевязать надо, — беззаботным тоном проговорил Гаврош.
– Ну-ка покажи, — приказала Катерина Ивановна, и Робка послушно подошел, показал руку.
– Сейчас…
Она встала, ушла во вторую комнату — маленькую каморку, служившую матери Гавроша спальней, скоро вернулась оттуда, неся пузырек с йодом и бинт.
– Давай сюда руку... — приказала она и сама притянула Робку к себе, полила рану йодом, стала ловко забинтовывать, спросив
– На стекло упал... — сказал Робка. — Споткнулся в темноте…
– Споткнулся... — повторила Катерина Ивановна. Она завязала узелок, расправила рукав рубашки, спросила: — Жрать хотите?
– Да нет... мы вообще-то сытые…
– Сытые... — повторила Катерина Ивановна, поднялась и пошла к двери, шаркая растоптанными тапочками. — Эй, Черт, а ты чего стоишь у входа как бедный родственник? Проходи.
– А выпить можно, теть Кать?
– Подождите, щас картошки поджарю, — и Катерина Ивановна скрылась в коридоре.
Валя Черт кинулся к столу, быстро налил в стакан.
– А мне, чертило! — рявкнул Гаврош. — Ну жлобяра!
Валя Черт налил во второй стакан.
– А ребятам?! Ну ты и портянка, Черт! — возмутился Гаврош.
– Я не буду... — поспешно сказал Володька Богдан.
– Вольному — воля, спасенному — рай! — весело ответил Валя Черт. — А ты, Роба?
– Могу... — пожал плечами Робка.
Водку разлили в три стакана, быстро чокнулись и выпили. У Робки перехватило дыхание, он часто заморгал, раскрыв рот. Валя Черт показал на него пальцем и засмеялся:
– Во дает Роба!
– Водичкой запей, — посоветовал Гаврош и плеснул из графина в стакан. Робка схватил стакан, жадно выпил, отдышался…
– Редко пьешь, Роба! — усмехнулся Валя Черт. — Чаще надо, тогда легко проходить будет!
В груди у Робки стало горячо, в голове как-то просветлело, и куда-то уплыли тревога и напряжение — стало легко, даже весело.
– Прижилась? — весело спросил Гаврош. — Я не вижу! Теперь закуси! — Он опять-таки пальцами взял кусок селедки, протянул Робке. Тот взял, быстро съел селедку, потом осмелел и отломил кусок хлеба.
– А ты чего такой непьющий, Богдан? — насмешливо спросил Валя Черт.
– Да так... не люблю.... — пожал плечами Богдан.
– Кто не курит и не пьет, того Боженька прибьет, — вновь засмеялся Валя Черт.
– Че ты все ржешь, Черт? — поморщился Гаврош. — Как дурачок какой-то!
– А че мне, плакать, что ли? — удивился Валя Черт. — Пусть фраера плачут.
– А ты кто? Вор, что ли?
– Ну не вор, но и не фраер, — помрачнел Валя Черт.
– Шпана ты приблатненная, — усмехнулся Гаврош и ушел в маленькую комнату. Скоро он вернулся оттуда с гитарой, пощипывая струны.
Вообще-то Гаврош был парнем красивым — высокий, широкоплечий, с большими черными блестящими глазами, в которых вечно плясали озорные чертики, нос прямой, губы красивые, резко очерченные. Что-то отчаянное, бесшабашное было во всем его облике. И это Робке подсознательно нравилось. Такие люди притягивают к себе, подчиняют, чем и опасны. Но это Робка понял позднее.