У каждого Темного Лорда...

Филатова Анна

Во время битвы у меня, да и не только у меня сложилось впечатление, что он таки поумнел, а следовательно, есть шанс, что он станет мне помогать, хоть это наверняка противоречит десятку правил. Но что если его внезапное прозрение распространялось только на волдемортовых прихвостней, а нынче он снова верен министру, что бы тот министр ни творил? Ну, вот и проверим. Выбор у меня все равно невелик: сидеть и гадать или заняться делом. Жалко только, что ни одного флакончика веритасерума у меня нет. Ну, так, для поддержания нужного градуса теплой дружеской беседы. Эх, профессор

Снейп, где же вы с Вашими знаниями и умениями, когда вы так нужны?! Хотя могу представить, сколько обвинений повесили бы на Снейпа, будь он жив. Нет, профессор, оставайтесь где есть. Я уж как-нибудь без Вас обойдусь.

Вопрос следующий: как добраться до Перси? Желательно сделать это в ближайшие часы, пока охрану не усилили. Может, конечно, я зря боюсь, и никто нас особенно тщательно охранять не собирается, но лучше все-таки пере-, чем недо. Я снова начинаю думать. В последние пару дней как-то я злоупотребляю этим навыком. Надеюсь, это не вредно. Так вот, чем больше я думаю, тем отчетливее понимаю, что единственный мой шанс сделать все быстро отдает то ли идиотизмом, то ли склонностью к суициду... но при этом, если задуматься, почти беспроигрышен. И я поплотнее закутываюсь в мантию, выхожу на крыльцо и аппарирую. К Норе.

У входа в Нору скучают двое молодых авроров, и я радуюсь, во-первых, тому, что мантия-невидимка на мне, а во-вторых, тому, что я не аппарировал прямо на крыльцо. Ребята и так на звук встрепенулись, а уж если бы я совсем рядом оказался... но мне нынче продолжает везти. И я тихо, не спеша иду за дом. Насколько я помню, кухонные окна выходят именно туда, и их-то мне и надо. Я залезаю на приступку, будто специально сооруженную, чтобы подглядывать в окно, и вижу миссис Уизли. И зверею еще больше, чем вчера с утра по прочтении газет, если такое вообще возможно.

Как бы вам объяснить? Понимаете, Молли Уизли не должна выглядеть вот так. Даже в спокойном состоянии она практически сила природы, ураган в миниатюре, безудержный, энергичный и... короче, эта женщина, которая сидит, уставившись в одну точку, позабыв про овощи, которые она, кажется, пыталась нарезать, в то время как у нее из кастрюли вот-вот что-то убежит, — это не Молли Уизли. И никто, уж поверьте мне, не имеет права доводить эту чудесную женщину до такого состояния. Молли Уизли может злиться, впадать в отчаяние и ярость, рвать и метать, ругаться и плакать, но она не может вот так вот сидеть, как будто жизнь уже закончилась. Такой она не была даже после смерти Фреда, а в тот момент, можете мне поверить, на нее смотреть было больно. Так вот, сегодня на своей кухне она выглядит куда хуже. Ничего, сейчас мы быстренько соорудим ей цель и повод оживиться.

— Миссис Уизли, — шепчу я, удостоверившись, что на кухне точно больше никого нет. С первого раза она меня просто не слышит, но я повторяю, и она начинает испуганно оглядываться по сторонам. — Я здесь, — чуть громче говорю я и откидываю капюшон.

Отдаю должно ее выдержке. Я вижу, как ей хочется ахнуть довольно громко, всплеснуть руками и задать сто двадцать вопросов, но она только тихо говорит:

— Залезай скорее внутрь, дорогой. Будешь рагу? —

и кидается к своей позабытой было кастрюле. Вы не представляете, как меня это радует.

— Спасибо, миссис Уизли, — говорю я, — я бы с удовольствием, но совсем недавно завтракал. Так что в другой раз. А сейчас я к вам по делу.

Она убавляет огонь под кастрюлей, взглядом указывает мне на стул, сама садится напротив и наконец-то задает первый из своей сотни вопросов:

— Ты ведь должен быть под арестом, не так ли?

От ее фирменного взгляда «что ты еще такое натворил» мне хочется немедленно сознаться ей во всех своих планах и заодно раскаяться на всякий случай, но время поджимает, поэтому я просто говорю:

— Да, должен. Но мне там не понравилось. А еще мне очень не понравилось то, что я вчера прочитал про Джинни.

На лице миссис Уизли отражается такая мешанина эмоций, что проанализировать ее я бы затруднился. Но мне сейчас и не до того.

— Скажите, — спрашиваю я, — как дела у Перси? Он все еще работает в министерстве? Вы поддерживаете с ним отношения?

— Да, — осторожно говорит она и смотрит на меня как-то очень пристально, будто в первый раз видит. — Да, мы поддерживаем отношения, и да, он все еще работает в министерстве, ответственным секретарем при исполняющем обязанности министра.

— А как вы думаете, в состоянии ли он будет... скажем так, помочь информацией тем, кто не поддерживает его нынешнего начальника?

— А пусть только попробует не помочь, — грозно хмурится она.

— Замечательно, — улыбаюсь я. — Тогда у меня самый последний вопрос, миссис Уизли...

— Молли, дорогой.

— Хорошо Молли. Не будет ли подозрительно или необычно, если вы свяжетесь с вашим сыном Перси через камин и ненадолго зайдете к нему или вызовете его сюда?

— Вообще-то, я обычно не захожу к нему на работу, — задумчиво говорит Молли. — А вот связаться через камин — это сколько угодно. Может быть, этого будет достаточно?

— Действительно, может быть, — соглашаюсь я. — Тогда пойдемте к камину. Кстати, еще один вопрос. Вы не знаете, где держат Рона?

— Не знаю, — разводит руками Молли. — Я хотела было спросить Перси, у него наверняка есть возможность узнать, но потом решила не расстраиваться зря. Все равно нам даже увидеться не дадут.

Молли берет с полки банку с дымолетным порошком и бросает щепотку в камин:

— Министерство, кабинет Персиваля Уизли.

Я как раз успеваю на всякий случай закутаться в мантию, когда в камине появляется голова Перси.

— Доброе утро, мам. Что-то случилось?

— Можно сказать, что случилось, дорогой. Скажи, ты сейчас один в кабинете? Нам бы посекретничать немножко.

— Извините, я вызову вас чуть позже, — говорит кому-то Перси и снова поворачивается к нам, — Да, теперь я один. Дверь закрыта, заклинание от подслушки стоит. Я правильно тебя понял?

— Да, дорогой, совершенно правильно. У меня тут неожиданный гость, — улыбается Молли, и я откидываю капюшон мантии.

— Привет, Перси, — говорю я, и Перси расплывается в совершенно нехарактерной для него улыбке: