У колодца
Шрифт:
отнес на кладбище. Пересадил на могилку и ежедневно стал носить бидончиком воду —
поливал, чтобы привились.
Вот и сегодня с бидончиком пойдет на кладбище, польет в последний раз цветы иуйдет в Камышовую — там, возможно, отправят, как инвалида, на Большую землю.
Сергушин прибрал квартиру, собрал что было съестного, осмотрел комнату, взял свою палочку, флягу, бидончик, приготовленный чемоданчик с бельишком — и вышел.
На площадке Игорь Петрович вставил ключ взамок, повернул два раза
Обязательно вернется!..
За поворотом показался деревянный мостик с перилами. Сергушин подошел, заглянул внутрьколодца, с горечью, как всегда, заметил, что исегодня воды на донышке только. Пришлось потрудиться, чтобы наполнить бидончикс флягой инапиться самому.
Потом постоял у колодца минуту в молчании, словно отдавая дань уважения ему за воду, вздохнул и медленно побрел вдоль улицы Кази, вверх, пересекая Азовскую и Новороссийскую. А когда стал спускаться с лестницы в Карантинную слободку, к старому кладбищу, прищурил глаза от солнца и стал прикидывать: доберется ли к вечеру в Камышовую, успеет ли определиться на новом месте?
Сегодня он шел на кладбище на последнее свидание с женой. Когда еще придется побывать здесь? Вот и прикинул, что час, не менее, побудет у могилы и пойдет в Камышовую.
У входа на кладбище Сергушин вдруг услышал не то стон, не то зов. Осмотрелся — никого. Стон повторился. Игорь Петрович пожал плечами: очевидно, где-то раненый…
— Браток!..
Игорь Петрович вздрогнул: голос напоминал младшего брата.
Он?.. Здесь?..
И увидел метрах в тридцати замаскированную зенитку.
— Батя! Сюда-сюда!..
Близорукий, он пошел на голос и увидел бредущего навстречу шаткой походкой молодого матроса. Окровавленный бинт на голове напоминал красную повязку, По лицу размазаны полосами такие же кровяные сгустки.
— Водицы, папаша!..
И снова почудился голос брата.
— Ты, Саш, что ли? — и заспешил навстречу.
Матрос остановился.
— Не!.. Генка я. Генка!.. Понимаешь, батя, гада сбили мы, «мессера». А он успел нас покарябать маленько…
Игорь Петрович вздохнул облегченно: нет, не Саша.
И тут же перехватил взгляд матроса, смотревшего жадно на флягу. Сергушин машинально снял ее с ремня и подал.
Матрос впился губами в горлышко… Потом, словно опомнившись, оторвался от фляги и, поболтав ее — не все ли выпил? — виновато посмотрел на Сергушина.
— Пей, пей! — сказал Игорь Петрович, про себя отметив, что больше, чем наполовину, фляга пуста.
— Не! Нельзя, батя. Я еще крепок. Корешу надо бы оставить: глазам его считай — хана.
—Как… хана? — переспросил Сергушин.
Второй матрос, постарше, полулежал на земле, прислонившись спиной к обгоревшему стволу дерева. На глазах повязка. По лицу — такие же кровавые разводы, как у Генки.
«Поуродовало
— Степ!.. Вода! — сказал Генка, протягивая флягу.
Тот ощупью взял флягу, снял повязку, налил осторожно воды в ладонь и стал промывать глаза. Потом смотрел на небо, снова промывал глаза и снова — взгляд на небо.
— Тьма!.. Ни зги! — и крепко, по-матросски, выругался.
— Пройдет, Степа! Это сразу обожгло, а оно пройдет, верь!
— Не девка, не уговаривай… — И погрозил кулаком в небо: — Ну, сволочи! Заплатите сполна!
Матрос вернул флягу, не смочив даже губ.
— Что там в городе? — спросил.
Вопрос застал Сергушина врасплох.
— Бегут… Все бегут! — не нашелся что ответить Игорь Петрович.
— Как это… «все»?! — слепой матрос резко повернулся в сторону говорившего. — Мы-то стоим!.. Не все, значит! — и уставился невидящими глазами. — Ты тоже… бежишь?
Сергушин обидно задышал.
— Куда ж мне… старику, бежать? — инстинктивно потрогал бородку, которую недавно неизвестно зачем стал отращивать.
— Хромой он! — вступился за Сергушина Генка.
— Ранен, что ли? Это зря! — и насторожился, — Ты, старик, давай в укрытие! Слышу
— гад ползет по небу, как бы тебе хана не была.
И вдруг вскочил на ноги.
— Полундра!.. Чую гада! Генка — гляди туда! — ткнул пальцем в сторону Северной.
Генка напряг зрение.
— Точно! «Мессер»! — и кинулся к зенитке.
Степан привычно всталрядом у снарядов. Сергушин едва успел поднять глаза, как увидел «мессера»: шелпрямым курсом на них.
— Ложись, батя! — крикнул Генка.
Ударила зенитка раз, другой третий.
Рев самолета на бреющем полете оглушил Сергушина. Он припал к земле, съежился в комок. Страх быть убитым осколком, шальной пулей вдруг пробудил в нем острую жажду жизни.
И вместе с тем ожег: было совестно перед Генкой и слепым матросом, что вот так трусливо прилип от страха к земле, как кутенок.
— Братишки!.. Чем помочь? — вдруг заорал Игорь Петрович, не узнав своего голоса, и поднялся, решительный, готовый, казалось, на любой поединок с врагом.
— Да ложись ты! — Слова, как выстрел, швырнули Сергушина вновь на землю.
Все длилось секунды.
Зенитка не смогла отвлечь на себя огонь, и «мессер» полетел бомбить к Херсонесскому маяку.
Стало тихо-тихо.
Степан поправил сбившуюся повязку с глаз.
— Ты, мил человек, — сказал Сергушину, — дуй отсюда. Тут у нас свой разговор с фрицем. А то, гляди, шандарахнет бомбочка — тебе и амба. Дома, поди, жена, дети, внуки. Нехорошо получится. Одним словом, будь, старик, здоров! А за водицу — от всего Черноморского флота — спасибо! — и протянул наугад руку.