У Лукоморья
Шрифт:
Однообразны жилые районы. Но стандарт постепенно одолевает и центральную часть городов. Ташкент сейчас стоит перед этой проблемой: быть ему городом самобытным, или будет он похожим на десяток других. Кое-что из построенного в центре уже внушает такую опасность. Выход один-единственный: строить по возможности не спеша, строить по индивидуальным проектам. У Ташкента есть много своих особых архитектурных проблем: надо защититься от солнца: при новизне форм не позабыть национальный дух, надо возможно щедрее пустить в город зелень и воду, решить транспортную проблему, помнить: в Ташкенте возможны землетрясения. И все это приходится
А толчки? Они еще до сих пор не утихли. Кажется, в марте был самый заметный из всех последних.
Я побывал на сейсмостанции у старого знакомого Валентина Уломова. Это в Ташкенте, пожалуй, единственный человек, кому землетрясение доставило профессиональную радость и даже принесло продвижение по службе.
Кроме сейсмической станции с двадцатью сотрудниками, в Ташкенте образован Институт сейсмологии с двумястами ученых. Валентин теперь руководит институтом. Заботы, связанные с землетрясением, посеребрили голову человека. «Чего стоила одна забота убедить ташкентцев: никакой ямы под городом нет и что японцы с рыбками тоже выдумка».
— А может, правда рыбки что-нибудь чувствуют? — я напомнил о поведении кошек, змей и собак.
— Помню, помню. Мы серьезно отнеслись к предложению: изучить. Собрали все, что трудно подвергнуть сомнению. В Москву в специальный институт послан наш сотрудник биолог Чапай Асабаев. Будем ждать результатов от его экспериментов. Я не исключаю возможности какого-нибудь «шестого» чутья у животных, но пока доверяю только приборам.
На Земле ежегодно бывает до миллиона толчков. Умная техника может многое предсказать, кроме самого главного: когда случится землетрясение. Пока ученые будут искать подходы к этой проблеме, строителям надо думать о прочности городов.
Фото автора. 26 апреля 1968 г.
Волки
(Окно в природу)
Под майские праздники пришла тревожная телеграмма: «Шубин в больнице. Напали волки».
Шубин мой давний друг. Волков я тоже хорошо знал. Напали… Профессия у бывшего охотника и военного разведчика была необычной. Я, признаться, давно боялся какой-нибудь драмы. И вот случилось…
В электричке до станции Петушки игравшие в карты парни что-то оживленно обсуждали. Я уловил слово «волки» и, поняв, о чем речь, присел к ребятам.
— Волк сиганул в окно. Шубин за ружье, а поздно…
История успела уже обрасти небылицами, и я мог только гадать: что же случилось?
В больнице из кокона бинтов улыбнулись знакомые глаза. Я нагнулся к кровати, чтобы обняться.
— Это Лобан тебя?
— Лобан. Начала Машка. А потом и Лобан… Жалко. Придется расстаться с обоими.
На кровать присел хирург. Все доктора любят шутить, когда дело пошло на поправку. Больной тоже шутил, рассказывая, сколько «портняжной работы» досталось хирургу. Но я понял: неделю назад шуток не было.
* * *
Первый раз Лобана я увидел семь лет назад. Где-то в рязанских лесах егерь выследил логово и выгреб из-под земли шестерых огрызавшихся, поджарых
Рязанский егерь двух из шести волчат почему-то решил пощадить. Волчата, проделав изрядный путь в плетеной корзине, оказались в лесу под Владимиром, на базе, где снимают фильмы о жизни зверей. Опытный человек сразу разглядел в одном из щенков хорошего волка: «Такой нам и нужен». Шел разговор о съемке цветного широкоформатного фильма «Белый Клык». Черно-белый вариант хорошо известной картины авторам казался теперь уже бедным.
Волков в нем играли собаки. К тому же новая кинотехника и быстрое сообщение позволяли снять вариант фильма на самой Аляске. Предполагалось участие в фильме американцев…
Нужна была хорошая стая волков. А этот неуклюжий, рослый волчонок с огромным лбом обещал стать главным героем. Так почти с пеленок уроженец рязанских лесов становился кинозвездой. Звать его стали Лобан. Брат Лобана, волчонок щуплый и небольшой, получил имя Ромка. Два существа, не зная, что их ожидает, стали жить по соседству с людьми и скоро привыкли к неволе. В наставники дали им собачонку по имени Дымка. В тот год у Дымки отняли щенят. Собачья забота и материнская ласка достались волчатам. Дымка, разумеется, вела воспитание на свой обычный собачий лад. Было забавно видеть, как часто приемыши своей дикой ухваткой оставляли Дымку в растерянности.
Она, впрочем, не церемонилась, и ослушники получали изрядную трепку. Природа волков от этого не страдала. То же самое они получали бы в логове от волчицы. К Дымке они привязались.
Слушались даже в то время, когда в два раза обогнали собаку ростом.
Через год на базу из-под Калуги привезли маленького щенка-волчицу. Дымка опять занялась ясельным воспитанием. А когда еще через год волчица, нареченная Машкой, ростом поравнялась с Лобаном и Ромкой, всех поселили в одном загоне.
Лобан. Первый год жизни.
Несколько раз за день в загон заходил человек. В такие минуты все вместе: собака и волки вились вьюнами, терлись о сапоги человека, старались подпрыгнуть и лизнуть его в щеки. У человека всегда был твердый, вкрадчивый голос. Рука ласково трепала по холке или щекотала между ушей. В другой руке всегда наготове был кусок мяса. Его получал отличившийся. Ясное дело, отличиться хотелось всем.
Мало-помалу человек воспитывал у зверей навыки и привычки героев фильмов. Волков старались приучить к людям, к свету, к стрекоту кинокамер. На съемках никто не должен был пострадать от волков. Опытному, знающему и любящему зверей человеку добиться этого не так уж сложно. Сложность состоит в том, что волки при всем при том должны оставаться волками — кровожадными, сильными, беспощадными. Кому в фильме нужен волк ласковый, как собака?
«Хождение по острию», — думал я, наблюдая, как смело Георгий Георгиевич бросался разнимать дерущихся или отнимал у них только что данное мясо. Волки рычали, скалили зубы, но оставляли за человеком право поступать так, как он хочет.