У Лукоморья
Шрифт:
Очнувшись, перепелки перелетают в места поукромней и там уже отдыхают как следует.
Иногда, правда, обессилевшей стае удается отдохнуть и в пути. Без колебаний птицы опускаются на палубу корабля, на лодки, на маяки.
Известно наблюдение морского капитана-подводника: «Мы всплыли рядом с гусиной стаей. Караван птиц, видимо, отдыхал на воде.
Но удивительное дел о-на спине почти у каждого гуся сидели две-три обессиленных перепелки…»
Весной мучительный перелет повторяется в обратную сторону. Перепелиные стаи замертво падают на северных берегах Черного и Азовского морей. И
О повадках перепелок на перелетах мне рассказал Черненко Иван Гаврилович, продавец бердянского магазина «Охотник». У продавца прозвище «перепелиный лекарь». С радостью принимает Иван Гаврилович от охотников подранков-перепелов. Одному крыло подлечил, другому ногу в лубок из щепок заправил…
Зиму поздоровевшие птицы живут в магазине, а в апреле «клетка-госпиталь» открывается.
На севере от Бердянска кто-то услышит перепелиную песню.
Гость из Сибири
На опушке воронежского леса я увидел непугливую птицу. Она как будто ждала, пока я сделаю снимок. Если я подходил совсем близко, птица взлетала, но садилась тут же и сразу начинала копаться в дубовых листьях. Опереньем напоминая скворца, размером птица была не менее сойки.
В тот день я встретил с десяток доверчивых птиц и заметил, что не один с любопытством наблюдаю за необычной для наших мест сборщицей желудей. Лесник остановил лошадь. Баба присела на вязанку хвороста, глядит, как птица почти у ног нашла желудь и уселась на пень.
— Кедровка?
— Мне тоже кажется, что кедровка, — сказал лесник. — Но почему тут, под Воронежем? Ей полагается быть в Сибири…
Я навел справки. Оказалось: нынешней осенью кедровок видели во многих местах Европейской России. Их привлек хороший урожай желудей? Возможно. Но скорее путешествие из Сибири в Европу вызвано плохим урожаем кедровых орехов.
Поздняя осень.
Фото автора.16 ноября 1968 г.
Лесная удача
(Окно в природу)
Это было в прошлое воскресенье…
Зима не зима, и осень уже не осень. На лыжах — рано. Но в ботинки уже засыпается снег. Мы едем на час-другой «подышать лесом».
Борис не берет микрофоны и «ящики» для записи — в лесу сейчас редкое существо подает голос. Я тоже оставляю в рюкзаке хлеб и яблоки. Но в последний момент все-таки беру и фоторужье, потому что знаю странный закон: зверя встречаешь, когда совсем
Едем недалеко. Через час мы уже на опушке.
По шоссе, как пчелы к улью, мчатся автомобили к аэродрому. Самолеты идут на посадку так низко, что всякий раз задираешь голову и провожаешь глазами махину, пока она не осядет и не затихнет где-то поблизости за верхушками елок. И тут же рядом с этой ревущей, а по ночам мигающей цветными огнями жизнью осталась на зиму почти незаметная лесная тихая жизнь.
В березняках возле деревни, как пловцы с вышки, ныряют к земле сороки. На старой облезлой осине за поворотом дороги, как всегда, сидит дятел. Тут у него кузница. Если постоять, схоронившись в кустах, можно увидеть, как дятел вынет из «наковальни» пустую шишку, бросит вниз и улетит добывать новую.
Я часто бываю в этом лесу и знаю кое-что из его маленьких тайн. Я знаю поляну, сплошь покрытую буграми «кротовой земли». У кротов на поляне целый подземный город. Земля тут податлива? Или какое лакомство обнаружилось?
Но шахтерская работа велась все лето и осень. Да и теперь из-под снега появляются кучки рыхлой земли. Одна из них растет у нас на глазах, шевелится, пучится, как тесто в горшке.
Если составить веселую карту «моего» леса, то в ней появилось бы много странных названий: «Поляна зеленых дятлов», «Ночлежка», «Столовая», «Ежиное пастбище». Как на любой карте, за названием — какая-нибудь история, но маленькая, конечно, интересная лишь тому, кто был ее участником или свидетелем.
Вот, например, «Ночлежка». Под осень я задержался в лесу. И шел уже наугад в сплошной темноте. Чтобы меньше робеть, я посвистывал, стукал по стволам березовой палкой. На тропинке в молодом сосняке от ударов вдруг поднялась паника: захлопали крылья, кто-то зашуршал, заметался. Я догадался, что распугал ночевавших птиц. В другой раз остался нарочно до темноты — та же история. Хлопок в ладоши или удар по сосенке — переполох, как спросонья в курятнике. В густом сосняке ночевали дрозды и сороки…
Сейчас многие тайны прикрыты снежком. Кто-то уснул, другие до весны улетели. Но кое о чем первый снег расскажет. Вот, например, крупный лосиный след. Он приводит нас к глухому болотцу. Вода замерзла. Но лед совсем тонкий. Лось пробил его ударом копыта и напился из лунки. Это было совсем недавно — оконце во льду едва затянулось и на снегу видны следы от капель, упавших с волосатой лосиной губы.
Людей у большого зеркала льда всегда одолевает желание кинуть, как в детстве, камешек и слушать гулкий, долго не угасающий звук: тек-тек-тек-тек… Что-то необычайно радостное есть в упругой отзывчивости молодого льда.
Весной, когда Борис «писал» тетеревиный и глухариный ток, мы за чаем у лесника вспоминали поэтичные звуки, какие стоит записать для пластинки: шум леса, гроза, скрип уключин на лодке, гудение проводов, капель, журчание воды, олений рев, скрип снега под валенками…
Теперь этот звук. Хочется еще и еще раз запустить в ледяной барабан комок мерзлой земли. Борис пожалел, что не взял приборы для записи.
Я же готов пожалеть, что тащу с собой аппараты и оптику. Стайка синиц и поползень, уронивший при нашем появлении с осени припасенный орех, — вот и вся живность для съемки.