У меня к вам несколько вопросов
Шрифт:
И еще: разве я лично в конечном счете не была должна Омару?
55
Когда я вернулась вечером в гостевой дом после ужина, Оливер сидел за кухонным островом с пакетом кукурузных чипсов и банкой сальсы.
Я села на табурет рядом с ним и сделала над собой усилие, чтобы не расспросить его об Эмбер, учительнице латыни, которая, я была почти уверена, спала у него прошлой ночью. Вместо этого я спросила, может ли он поверить, что наши две недели почти пролетели.
Оливер покачал головой и сказал:
— Я даже не могу привыкнуть, что все это вообще существует. Ребята и само
В этот момент пришло сообщение от Джерома: «Я ушел из Отиса, чтобы им не пришлось увольнять меня. Так лучше, верно?»
Тем не менее я продолжала разговор с Оливером. Я сказала:
— То есть это невероятная школа. И она теперь заметно лучше, чем была раньше. Но… в средней школе у меня были ужасные оценки. — Я положила телефон экраном вниз. — И меня все равно приняли. Есть подготовительные школы с отбором не хуже, чем в Гарварде, знаете? А сюда ребята приходили, когда не могли поступить куда-то еще или когда их исключали. Я этого не знала, когда попала сюда. Я думала, здесь сплошь умнейшие в мире ребята и я тут провалюсь. Я не была выдающейся ученицей, но отлично сдала экзамены.
Оливер выглядел смущенным, и я понимала, что несу чушь. Я была занята размышлениями о том, что, если я тоже окажусь без работы, мы могли бы зарабатывать на продажах картин Джерома, но потом подумала, что они тоже могут иссякнуть.
— Из чего следует, — сказала я, пытаясь прийти в себя, — что это была совершенно особая школа для совершенно обычных детей.
Он сказал:
— Я понимаю, как эта школа может притянуть тебя обратно. Как друг, который никогда не уходил. Это похоже на место, где можно осесть.
Он выглядел испуганным и немного заторможенным, и я поняла, что он влюбляется.
Предположительно, в Эмбер, но, возможно, и в это место. Он представлял себе свою жизнь в Грэнби, с ней. Я сказала:
— Я по-настоящему верила в магию, когда была здесь. Может, это из-за возраста, в котором я тогда была, но… у меня часто срабатывало магическое мышление.
Я была рада, что он не стал выспрашивать подробности, потому что я не смогла бы объяснить метки, которые делала за Аса, таксофон, искреннюю веру в иной мир, как я во всем видела знаки.
Может, я снова поддавалась такому мышлению, но вселенная, казалось, так явно направляла меня: вернуть меня в Грэнби, свести с Бритт и Ольхой, забрать Яхава, забрать любую стабильность, которую мне обеспечивал Джером. Показать мне запись из ежегодника Талии и точки в ее ежедневнике, а также фляжку Бет Доэрти. И что передо мной осталось, кроме одной ясной тропы?
Оливер уставился в сальсу, словно там могли содержаться ответы. Я увидела его на том диванчике на вечеринке. Увидела его глаза, когда он говорил с Эмбер посреди всеобщего гомона. Я сказала:
— Сейчас не время осторожничать.
Он поднял на меня взгляд, пораженный, что я заглянула ему в душу, или озадаченный.
Я встала, потому что мне нужно было подняться наверх написать Лэнсу о том, что я на самом деле — всё, что я отпустила его, что он должен искать новую соведущую, немедленно. У меня было несколько человек на уме.
Я сказала:
— Тебе надо сказать ей, что ты чувствуешь.
56
Когда тебе восемнадцать, один месяц — это несколько лет. Смерть Талии, ночное исчезновение Пуджи, теракт в Оклахома-сити, [58]
58
Теракт в Оклахома-Сити, совершенный 19 апреля 1995 года, являлся крупнейшим терактом в истории США до 11 сентября 2001 года. В результате взрыва заминированного фургона погибли 168 человек, в том числе 19 детей в возрасте до шести лет, и получили ранения более 680 человек. Взрыв разрушил или повредил 324 здания в радиусе 16 кварталов, уничтожил 86 автомобилей и выбил стекла домов в радиусе трех миль.
Что мне запомнилось: Пуджа, отдалившаяся от Рэйчел и Бет, уходит в ночь, а после ее забирают из Грэнби. Тим Басс и Грэм Уэйт возвращаются на машине пьяными из Квебека и погибают в автокатастрофе; Грэм еще продержится день в реанимации, хотя врачи сразу скажут, что шансов почти нет. (Эти двое мне по-своему нравились: Тим, чей голос по магическому таксофону я услышала первым, и Грэм, который спел мне «Последний танец Боди Кейн».) Три поминальные службы, все как в тумане. Каждый раз вы дирижируете хором, исполняющим те же самые песни: «Мост над неспокойной водой» и «Иерусалим». Тот репортер, околачивавшийся неподалеку в попытках перехватить нас по пути в пекарню или аптеку и взять интервью для статьи в «Роллинг-стоун».
Стоит ли удивляться, что смерть Талии переплелась с другими как в нашем, так и в общественном сознании? Хани Кайяли, занявшая пост президента класса после Дженни Осаки, произнесла выпускную речь об исцелении и движении вперед — о смысле всего этого, о горечи, которая просачивалась в каждом разговоре, о новой волне примитивного вандализма в кампусе, о трясине обвинений, сожалений и недоверия.
Мы тупо слушали, стоя во дворе; девушки в белых платьях, варьировавшихся от «подружки невесты» до «коктейль в Вегасе», парни в брюках цвета хаки и темных блейзерах. Мы мерзли, они парились.
Когда вы нашли меня, чтобы попрощаться, я стояла между Северном Робсоном и мамой, держа в руках тарелку с тортом. Сомневаюсь, что вы вспомните тот неловкий момент, когда я не знала, как их представить, а вы не очень понимали, кто они такие. Но в любом случае это был хаос: кишмя кишели бесконечные тети, дяди и крестные родители, повсюду запрещенные сигары и фляжки. После четырех лет вынужденной близости мы все только что узнали домашние прозвища друг друга. Наши комнаты уже были пусты.
Помню, как вы сказали моей маме: «Боди три этих года была у меня как Пятница у Робинзона. Жаль, нельзя ее клонировать».
То был единственный раз, когда мама приехала в Грэнби. Я водила ее по кампусу, а она крутила головой по сторонам и называла каждое здание «стильным». На церемонию она надела брюки-капри и футболку в цветочек, и я всячески старалась избегать ее. Смущение было не главной причиной; в основном меня возмущало ее вторжение в Грэнби, которую она не понимала, ее скептические взгляды на места, к которым я была так привязана.
А еще Северн, которого все принимали за моего отца. И хотя я выросла, воспринимая Робсонов как людей элегантных и богатых, здесь он казался однозначным представителем Среднего Запада и среднего класса — пузатый парень в плохо сидящей спортивной куртке.