У метро, у «Сокола»
Шрифт:
Покровский кивнул.
В Чапаевском переулке припаркован знакомый невзрачный серый «Москвич» старой модели, но – Покровский знал – с новой начинкой, с хорошим двигателем. Оттуда выкарабкивается огромный бритоголовый Гога Пирамидин, обещанная помощь с Петровки. Покровский описал Гоге ситуацию, объяснил, что вводных для поиска пока немного, Гога от души выматерился. Но делать нечего, пойдет в метро выяснять, не было ли после одиннадцати больших компаний (во всякой большой компании есть какой-нибудь малообщительный, но глазастый человек), не было ли людей, которые чем-то обратили на себя
– Только он, если не совсем дебил, снял бы перед метро галоши.
– Согласен, – кивнул Покровский.
Криво началось расследование, но что уж теперь делать.
Вернулся в управление на служебной машине, сразу пошел к экспертам, свернул в пустой коридор, а там окно в конце, и вдруг в коридоре появилась резная тень, великолепный девичий силуэт, тонкий стан, колокол юбки и стройные ноги, и длинные волосы взметнулись волной, если волна взметывается, конечно.
Если бы дело происходило в кино, прекрасный силуэт мог бы начать стрелять, держа пистолет в двух вытянутых руках. Или, напротив, броситься Покровскому на шею с поцелуями как жаркими, так и страстными.
В реальности же Лена Гвоздилина строго сказала:
– Товарищ капитан! Вы майский заказ забрать забыли.
– Меня не было, – виновато начал Покровский и спохватился. – Нет, я забирал майский!
– Это вы праздничный забирали, – Лена пошла вперед, Покровский послушно двинулся следом, слегка отставая, чтобы продлить визуальное впечатление. – А обычный майский не получали.
Коридор повернул, освещение изменилось, силуэт превратился в обычную Лену Гвоздилину, очень симпатичную, даже, быть может, красивую, но волшебство кончилось.
Лена выставила на перегородку картонную коробку. Перечислила скороговоркой банку венгерского компота, чешский паштет с жизнерадостным гусем на баночке, сырокопченую колбасу, фисташки, консервы печень трески, банку сгущенного какао, лечо «Глобус», пасту «Океан». У пасты «Океан» – ее делали из ранее неизвестного моллюска «криль» – был странный статус: она попадала в заказы как новый полезный, будто бы особо качественный и потому потенциально дефицитный продукт и одновременно наводняла магазины как изделие еще экзотическое и непривычное.
Покровский не все расслышал, потому что Лена, во-первых, говорила очень быстро, а во-вторых, почти сразу увидела в зеркале, что у нее помада слегка поехала, и говорила дальше, уже повернувшись к Покровскому затылком.
Занес к себе коробку, сунулся к Жуневу, но нет, он в комнате для допросов, неизвестно, когда освободится. В коридоре встретился незнакомый курчавый юноша в кедах, робко глянул на Покровского.
Эксперт Кривокапа раскуривал трубку и листал пухлую тетрадь.
– Сделали ваше, – оставил трубку и стал искать на столе нужную папку. – Как там Сибирь?
– Урал.
– Как там Урал?
– Прирастает.
– Куда? – не понял Кривокапа и, не дожидаясь ответа, объявил, глядя в папку: – По фрагменту асфальта из Петровского парка – да, это орудие убийства, кровь и мозг принадлежат жертве.
Покровский кивнул.
– А нитки от перчаток?
– Тоже
– От тех же перчаток, что на рельсе в Чуксине?
– Такие же нитки.
Отлично.
– Тебе сейчас Чоботов еще пуговицу принесет и цемент, и гирю еще, это сегодняшнее…
– Сегодняшнее, извини, в лучшем случае завтра, – Кривокапа вернулся к трубке.
– Да-да. Посмотри только след. – Покровский достал из своей папки лист с отпечатком обуви с каркасов. – Похоже, тот же, что у «Гражданской»?
Кривокапа вздохнул, взял новый отпечаток, нашел в папке старые, посмотрел, линейку приложил. Пожал плечами:
– На первый взгляд модель та же самая, и размер сорок четвертый. Но эти галоши, как и предыдущие, новые. Индивидуальных признаков нажить не успели.
Покровский кивнул.
– Ты чего киваешь, все сам знаешь? – разозлился Кривокапа. Он иной раз заводился с полоборота.
– Не знаю, но выводы одобряю.
– Он одобряет! Ты Иисус Христос, чтобы одобрять? Это я тебе результаты научного, твою мать, анализа…
– У тебя тут все орудия убийств? – остановил Покровский Кривокапу.
Покровский только гирю видел, и то она до орудия убийства не доросла, только до орудия покушения.
Кривокапа молча указал на стол у дальней стены. Неизвестно, для каких целей были выложены на длинном столе все три объекта. Здоровенный, вдвое от современного, бордовый кирпич с фабричным клеймом «КононовЪ». Чудовищного вида кусок рельса, ржавый и с огромным темным пятном. И слоистый кусок асфальта, как раздавленный черный торт, тоже с пятном, очень странный предмет, если отвлечься.
Стол стоял у стены с фотообоями: сосны и за ними озеро. Покровскому на мгновение показалось, что это он вышел к озеру после долгого тягучего марша через смолистый воздух бора, а тут на берегу стол с кирпичом, рельсом, асфальтом, все расположено очень аккуратно, через равные промежутки. И никого. Ветер только, рябь по воде.
Гиря, кстати, отлично сюда встанет.
Жунев был еще занят, Покровский зашел в столовую, где все закончилось, кроме гречки и капустного салата, съел по две порции того и другого и полстакана сметаны, пошел читать дело.
Эти бабушки неживые – кто они? Только по Ширшиковой сложилось какое-то впечатление, а две другие – пока строчки в протоколе.
Личности жертв и для маньяка могут иметь значение. Вот душитель из Подольска относительно недавний – наказывал девушек, которых считал безнравственными. Но убитые бабушки если и были недостаточно нравственными, то очень давно.
Яркова – проживала вдвоем с незамужней дочерью 1943 года рождения. Родила, значит, дочь в войну, в Москве… Так, а вот Панасенко… Бригадир надомников. Инвалиды и одинокие старики – некоторым, несмотря на семимильный ход всей страны в светлое будущее, едва хватает на хлеб. Сидят по домам, кто пластмассовые висюльки для люстр точит, кто на шнурки наконечники насаживает, а Панасенко заказы им обеспечивает. Бизнес, смежный с цеховым. На первый взгляд божии одуванчики ушки к пуговицам приклеивают, а на деле это большие возможности: наличные деньги, своя бухгалтерия… Покровский углубился в бумаги.