У моря Русского
Шрифт:
— Я не оставлю тебя, сестра, — спокойно произнес Якобо, взглянув еще раз вниз, где розовым пятнышком виднелась Эминэ. — Я иду к тебе.
Затем, глубоко вздохнув, он разжал руки и с силой оттолкнулся от крюка…
На берег консула привели под руки. Море глухо рокотало, волны, шелестя, набегали на берег. Якобо и Эминэ лежали почти рядом. Консул тихо опустился около них на колени и закрыл лицо руками.
— Дети мои, дети мои, — проговорил Христофоро, не открывая лица. — Что заставило вас поступить так? — он протянул руки к сыну и, глядя в окровавленное лицо Якобо, еще раз
Стражники, сопровождавшие консула, стояли в отдалении. За ними виднелись две фигуры. Это были Геба и Гондольфо. Гречанка беззвучно плакала, вытирая рукавом рубахи слезы. Нотариус, сложив руки на груди, говорил:
— Это ты, старая ведьма, виновата, только ты одна, и больше никто. Прожужжала малышу все уши своими бреднями. Сколько легенд о Девичьей башне рассказала ты ему! Если все, что ты наговорила, принять за правду, то все камни должны быть усыпаны костями. Это ты толкнула его вниз, старая туфля.
— Разве я желала ему гибели, Гондольфо. Он искал смерти и нашел ее. Судьба!
Вечером Гондольфо с горя запил. В кабачке у Розинды он оставил все имевшиеся у него деньги, но хмель не брал его. «Пойду-ка я к русскому купцу в подвал», — подумал он и направился к Чуриловым.
Нотариуса встретил Григорий — младший сын Никиты. Гондольфо сказал, что пришел выпить за упокой души Якобо, и его провели в подвал. Урожай винограда в этом году выдался отменный, и вина у Чуриловых было много.
В подвале было прохладно. Григорий усадил нотариуса за широкий стол, нацедил ушат лучшего вина и поставил перед гостем. Выпив по кружке и помянув новопреставленного раба божия Якобо, они долго молчали. Потом Григорий, сославшись на неотложное дело, вышел, оставив нотариуса одного. Тут Гондольфо немедля зачерпнул кружку вина и выпил одним махом. Потом вторую, третью, пятую…
Когда кружка стукнулась о дно ушата, нотариус сообразил, что вино кончилось. Покачиваясь на скамье, он протянул руку к ушату, чтобы наклонить его, но вдруг увидел белого чертика. Он сидел на противоположном конце стола, свесив ноги, и показывал нотариусу фигу. Такого неуважения к своей особе Гондольфо вытерпеть не мог. Он запустил в черта кружкой, но не попал. Схватив вторую, прицелился и… снова мимо. Гондольфо с трудом встал со скамьи и. осторожно переступая, двинулся к чорту. Он совсем было ухватил сатану за хвост, но промахнулся и упал. Когда он поднялся, черт уже плавал в кружке посреди чана. Гондольфо решил во что бы то ни стало отнять посудину. С трудом подтащив скамейку к чану, он забрался на нее и, перевесившись через край, потянулся обеими руками к кружке. Действуя хвостом, как веслом, черт отплывал все дальше и дальше. Потеряв равновесие, нотариус взмахнул руками и свалился в чан.
Когда Григорий вошел в подвал и увидел подставленную к чану скамью, он все понял. Нотариуса быстро извлекли из чана, но было уже поздно.
Гондольфо ди Портуфино был мертв.
Глава шестая
«СМЕРТЬ ЗНАТНЫМ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ НАРОД!»
В день 15-й прошлого
ЛЮДИ МАЛЕНЬКИЕ, БЕЗ ИМЕНИ
Двор в Суроже опустел, затих. Остались в нем только работные люди да слуги. Покинув дом свой на попечение младшего сына Григория, Никита выехал в Кафу. Людям сказал — едет на ярмарку, однако про себя имел другой резон.
До лесного поворота сопровождали его Василько с Ивашкой, которые гостили у купца чуть не целую неделю. К Соколу в эти дни вся семья Чуриловых относилась как к жениху Ольги; особенно атаман пришелся по нраву Григорию.
Собираясь в дорогу, решили невесту оставить в ватаге — там ей самое место. Под крылом атамана да под надзором Ивашки проживет до лучших времен в полной безопасности. В Кафу везти побоялись. — времена там ожидались неспокойные.
Перед отъездом Никита долго говорил с Ивашкой, упрашивал беречь Ольгу.
— Пойми, Иванко, меня, старого. Самое дорогое вам отдаю. Семенко да Гришка сами отцы — теперь ломти отрезанные, а Оленька одно наше утешение в старости. Ее ради и живу. Никому не говорил — тебе скажу: из-за ее счастья хочу Васю в люди вывести, чтобы муж у дочери моей был человек знатный. И опять же о людях наших забота. Пусть вольно поживут. Счастья им хочу.
— Ладно, цела будет Оленька, — сказал Ивашка, прощаясь. — Нас не забывай. Если в городе зашевелятся — дай знать.
Как только Никита приехал в Кафу, начались заботы и всякие беспокойные дела. Батисто сказал купцу, что Леркари ушел в море и не вернется (чему Никита не поверил) и что вместо него восстание готовят два судейских чиновника — Джули Леоне и Клемене Валетаро. И еще сказал Батисто, что у Леоне и Валетаро под рукой выступят две тысячи ремесленников, а еще более того рыбаков, грузчиков да всякого иного мелкого люда.
— Они умоляли просить вас, чтобы вы разбойников из леса не приводили, — сказал трактирщик. — Только помешают лесные люди делу.
— Наоборот, — горячо сказал Никита. — Они хорошо вооружены и отважны!
— Я и это говорил синьору Леоне. Но он сказал, что разбойники в торговом вольном городе нежелательны и опасны и если они появятся, то все — и жирные и тощие — соединятся против них, защищая свои очаги. А это помешает восстанию и вызовет ненужное кровопролитие.
— Сокол хочет помочь бедному люду города. Если жители этой помощи не желают, он уйдет, — успокоил Никита трактирщика.
«Боятся Сокола, стервецы, — подумал купец, выходя из таверны. — Теперь надо узнать, когда начнется сполох, и упредить атамана!» И он погрозил в сторону таверны.
Дома пожаловался Никита на свои неудачи сыну. Семен, подумав, сказал:
— Сходил-ка бы ты, батя, к наемникам, послушал, что они говорят. А я налажу свою ладью да пойду в море рыбку половлю. Может, что и узнаем нужное.
Никита сказал: «Молодец, Семка» — и пошел собираться в путь.
Взяв с собой пятерых слуг и захватив сети, Семен двинулся на берег. Отыскав свою ладью и подняв парус, они вышли в море.