У нас уже утро
Шрифт:
Весельчаков старался внушить самому себе, что сын мстит ему. Но что-то убеждало его, что дело здесь совсем в другом, что сыну действительно стыдно за дурную славу, которую снискал его отец.
Теперь, когда Дмитрий спас его от верной гибели, Весельчаков вдруг почувствовал, что ему не хочется жить.
Сначала он по привычке приписал это чувство постигшей его неудаче: ведь ему пришлось выбросить в море богатый улов и потерять на этом крупную сумму.
Денег, само собой разумеется, было жалко, но всё-таки не это являлось главным; главное состояло в том, что после его чудесного спасения
Он уже успел состариться, а у него не было ни жены, ни сына, ни дома, ни тех надёжных крупных сбережений, о которых он мечтал всю свою жизнь.
Обо всём этом и размышлял Весельчаков, лёжа на своей койке под все ещё мокрым полушубком…
На третий день вечером, выпив натощак полбутылки японской водки, он вышел на берег, собрал команду и стал готовиться к выходу в море.
Стоя на стенке, он с непонятным ему самому равнодушием следил за тем, как рыбаки разбирали и укладывали сети.
Когда дрифтер вышел в море, было уже совсем темно. Весельчаков сонно смотрел на оживлённый пирс, на огни консервного завода, на сигнальные фонарики, висевшие во мраке над тёмными силуэтами судов, на торопливо плывущие к берегу, глубоко сидящие в воде сейнеры. Весь мир, окружавший его, казался ему чужим и даже враждебным…
Ему хотелось поскорее оказаться в пустынном море, где не видно ни пирса, ни людей, ни судов.
Как только берег исчез из виду, сонное оцепенение, сковывавшее Весельчакова, прошло. Здесь, в море, никто не бросал на него презрительных, ненавидящих взглядов. Здесь ему некого было бояться. Весельчаков снова стал прежним Весельчаковым: хитрым, решительным, злобным. Теперь он думал только о том, чтобы взять как можно больше сельди.
Дрифтер шёл полным ходом, рассекая набегающую мелкую волну. Звёзд не было. Весельчаков посмотрел на часы. При тусклом свете маленькой электрической лампочки стрелки были едва видны. Прошло уже два часа с тех пор, как дрифтер вышел в море. А сельди не было.
Прошёл ещё час, а сельди всё не было. Дрифтер находился уже в тридцати милях от берега. Весельчаков стал нервничать. Он повернул штурвал и пошёл на север, параллельно острову.
Сельдь не показалась и ещё через час. Весельчаков потерял самообладание. Он вдруг подумал, что рыбацкое счастье навсегда изменило ему, и его обуял суеверный ужас. Рывком отворив дверь рубки, он приказал вымётывать сеть вслепую.
Моторист сбавил ход. Рыбаки стали вымётывать сеть. Потом моторист выключил двигатель, и дрифтер мягко закачался на волнах. Его тихо понесло течением. На палубе остался только вахтенный, который должен был следить за тем, чтобы в случае перемены течения дрифтер не нанесло на сеть.
Команда собралась в кубрике. Когда Весельчаков вошёл, рыбаки молча подвинулись, давая ему место на нарах.
– Косяков-то не видать, – ни к кому не обращаясь, негромко сказал один из рыбаков. Его фамилия была Пыжов. Он всего несколько раз ходил в море с Весельчаковым. – Наобум лазаря вымётывали.
Рыбаки удивлённо посмотрели на него. В команде Весельчакова люди
Пыжову никто не ответил. Всё было и так ясно. Косяки, наверное, разметал шторм. Раз столько времени их не нашли, – значит, надо было вымётывать сети вслепую. Не до утра же валандаться…
Но Весельчаков почувствовал, что в вопросе Пыжова скрывался обидный намёк. Уж не хотел ли этот пустой рыбачишка, которого он, Весельчаков, можно сказать, из жалости взял в свою команду, намекнуть на то, что шкипер не сумел найти сельдь или, чего доброго, проглядел её?
– Тебя бы на леере в воду спустить, – мрачно сказал Весельчаков, – может, нашёл бы селёдку.
– У нас людей в воду не спускают, – неожиданно огрызнулся Пыжов.
Его никто не поддержал, все по-прежнему молчали, но Весельчакову показалось, что в этом молчании кроется глухая, с трудом сдерживаемая враждебность.
Нахмурив брови, он с вызовом посмотрел на Пыжова. Но тот отвернулся и стал укладываться на нарах.
– Не любишь? – визгливо закричал Весельчаков. – В воду не любишь? Сознательный стал?
Пыжов ничего не ответил и только посмотрел на Весельчакова. В его взгляде было столько молчаливой ненависти, что Весельчаков невольно отшатнулся.
– Ну… ты… – пробормотал он.
Рыбаки один за другим укладывались спать.
– Заелись… Не нравлюсь я вам, – грозя кому-то пальцем, ворчливо сказал Весельчаков– Что ж, смените. Голосование устройте… Тайное, прямое и равное… Кто вам рыбу даёт, забыли?
– Зря попрекаешь, шкипер, – спокойно возразил Пыжов. – Рыбу море даёт. Мы берём, и другие берут не меньше.
– Не меньше? – взвизгнул Весельчаков. – Вон как заговорили! А когда один Весельчаков с рыбой приходил, а другие в кулак свистали, забыл?
– Это дело прошлое, – так же спокойно ответил Пыжов. Весельчаков почти хотел, чтобы Пыжов набросился на него с грубыми ругательствами. Тогда бы он сумел показать этому жалкому болтуну, кто хозяин на дрифтере.
Но Пыжов говорил совершенно спокойно, и именно это испугало Весельчакова. Он притих. В словах Пыжова ему почудилось спокойное сознание своей силы, той грозной и неумолимой силы, действие которой он уже нe раз ощущал на себе. Пыжов говорил как будто не только от своего имени. За его спиной Весельчаков видел всех этих Дорониных, вологдиных, нырковых, антоновых…
Он почувствовал, что им снова овладевает непонятный суеверный страх. Съёжившись, точно в ожидании удара, он пошёл к выходу и полез по узкому отвесному трапу.
Влажный, холодный ветер ударил ему в лицо. Светили неяркие звезды. Млечный Путь, точно огромный косяк сельди, висел над морем. На корме дремал вахтенный. Раньше Весельчаков обязательно разбудил бы его грубым окриком. Теперь он молча прошёл в рулевую рубку и, присев на узкую скамейку, оперся о штурвал.
Страх постепенно проходил, и Весельчаковым овладевала тяжёлая, мрачная злоба. Он упорно думал о том, как вернуть себе прежний авторитет. Надо сделать нечто такое, что возвратило бы ему прежнюю славу и заставило бы всех с уважением произносить его имя. Тогда он сумел бы расправиться с такими, как Пыжов.