У ночи тысяча глаз
Шрифт:
— Но не так же вдруг, совершенно ниоткуда. Поднимемся наверх?
В верхнем холле они снова остановились, и он выжидающе постоял. Он понял, что она пытается взять себя в руки.
— Там комната отца, вон та дверь, — указала она, но они так и осталась стоять, где стояли.
Вновь появилась миссис Хатчинс, выйдя из спальни, предназначенной для гостей, напротив той, на которую указала Джин; миссис Хатчинс тактично закрыла за собой дверь, прошла мимо них, молча им улыбнувшись, и стала спускаться по лестнице.
— Сейчас я представлю вас ему. Приготовьтесь. Это будет
— В данном случае, мисс Рид, я не личность. Я охранник, приставленный к вашему дому, и быть здесь — моя обязанность.
Она взялась за дверную ручку, но все никак не могла решиться.
— Каждый раз, когда я захожу к нему, мне приходится собираться с духом и напрягать все силы. Даже если я была у него совсем недавно. Понимаете, я ведь помню, каким он был… до этого.
Она подняла руку и хотела постучать.
— Ах да, вот еще что. В комнате вы увидите несколько часов. Сколько бы их ни стояло, ему все мало. Он спросит вас, который час. Скажите, что минуты на две меньше, пусть ваши часы отстают, чтобы они совпали с другими. Утром, когда он еще не следит за ними, я теперь тихонько отвожу стрелки немного назад. Это как бы дает ему лишнюю минуту-другую. Что я еще могу сделать, чтобы хоть как-то облегчить его страдания? А ночью, когда он спит, мы снова переводим их вперед, и с наступлением нового дня они идут точно.
— Не следовало бы держать все часы у него в комнате.
— Без них он боится еще больше. Ему кажется, что время бежит быстрее, ускользает от него. Воображение, вы знаете, всегда гораздо ужасней реальности.
Ее повисшая в воздухе рука наконец постучала в дверь.
— Это Джин, дорогой, — громко сказала она. — Со мной гость. — Потом повернула ручку и открыла дверь, не дожидаясь формального разрешения войти.
Разум Шона отдал команду органам чувств: «Ну же, сделайте все как надо. Ничего не упустите. Вы в самом центре событий».
Посреди большой комнаты сидел в кресле мужчина. Определить его возраст оказалось невозможно, ибо у смерти нет возраста. А он был так же мертв, как может быть мертво то, что еще движется. На усохшем теле — халат, на ногах — мягкие кожаные шлепанцы. Кто-то заботливо накрыл ему ноги ковриком или пледом. Совершенно белые его волосы по-прежнему оставались пышными. Но если, как догадывался Шон, еще каких-то две-три недели назад о его возрасте говорил только их цвет, эта белая шевелюра над моложавым румяным лицом, то теперь их цвет играл совершенно противоположную роль: теперь это был единственный оставшийся в нем признак жизненности. Копна чистых, здоровых белых волос над осунувшимся сморщенным лицом, похожим на спущенную футбольную камеру. Шея напоминала пучок тонких проводов в кабеле, резиновая изоляция на них разрушилась, и теперь по ним не проходило почти никакого тока. Глаза напоминали раскаленные добела заклепки, прожигающие себе путь внутри черепной коробки и углубляющие отверстия, которые они за собой оставляли.
Его окружали четыре хронометра: на комоде с зеркалом у стены, небольшие стоячие часы на столе рядом с хозяином, по соседству с ними циферблатом вверх тонюсенькие карманные,
Все часы тикали, и казалось, что вокруг раздается слабое чириканье механических птиц.
Не успела Джин представить Шона, мужчина сразу же обратился к нему:
— Пришлый человек! Посторонний! Теперь я могу проверить. У вас есть часы? Что у вас? Который час на ваших?
Шон поднял запястье, прикрыв часы другой рукой, и отнял минуту от уже отстававших часов, стоявших на виду.
— Двадцать девять минут, — сказал он, опустив руку и снова прикрыв часы манжетой.
Лицо Рида осветилось радостью.
— Джин! — воскликнул он. — Джин, ты слышишь? Значит, у меня еще одна лишняя минута! Только подумать — лишняя минута! Отведи стрелки назад…
— А мои даже, по-моему, спешат, — добавил Шон, и у него от сострадания подступил комок к горлу. Он подумал: «Только за одно то, что уже с ним сделал, Томпкинс определенно заслуживает электрического стула, не важно, намерен он сделать что-то еще или нет. Причем заслуживает самой медленной смерти, чтобы напряжение было слабое и возрастало постепенно!»
— Отец, — сказала Джин, подходя к нему и нежно возвращая на место упавшую прядь, — я хочу, чтобы ты познакомился с Томом Шоном.
Вспышка его энтузиазма угасла, словно подобное проделывали с ним уже не раз.
— Еще один доктор? Очередной психиатр?
— Нет, дорогой, нет. — Она выдала тщательно подготовленную генеалогию, которая для Шона звучала все равно что китайская грамота. — Ты помнишь Тэда Биллингса? Жениха Мэри Гордон. Парня, который пару лет назад погиб во Флориде, когда его машина перевернулась. Он приезжал к нам раза два. Ну а Том… учился с ним в одном классе. Я познакомилась с ним на… на одной из вечеринок у Мэри.
— Я и понятия не имел, что ты на них ходила, — безразлично ответил Рид, всем своим видом выказав, что тема до того стара, что уже не вызывает его интереса.
— Ну, во всяком случае, вот он со всеми своими пожитками. Я пригласила его погостить у нас.
— А ты не думаешь, что следует рассказать ему о том, что… Или ты ему уже сказала?
Шон, чтобы как-то скрыть ее конфуз, шагнул и протянул руку.
— Здравствуйте, сэр! — сердечно приветствовал он хозяина дома.
Ему казалось, что пожимает тоненькие веточки. Чувствовалась каждая отдельная косточка, хрупкая, незащищенная, того и гляди готовая рассыпаться.
— Вы несколько рановато, молодой человек… — ядовито усмехнулся Рид. — Но все равно, добро пожаловать в наш дом.
— Рановато?! — Шон сделал вид, что ничего не понял. — Я и не знал, что вы ожидаете меня в какое-то определенное…
— Вы явились рановато… для похорон.
Вечером они сидели в гостиной, все трое. В одиннадцать Джин поднялась со стула.
— Пожалуй, я пойду наверх — не выспалась прошлой ночью.
Они с Шоном понимающе переглянулись.
Джин подошла к скорчившейся фигуре в кресле: