У подножия Саян (рассказы)
Шрифт:
Он сидел на мокрой глине около своего мертвого груза, важный и неподвижный, охватив колени худыми руками и опустив глаза к земле, не обращая внимания ни на дождь, который барабанил по крышам ящиков, ни на Амур, медленно поднимавшийся к вершине обрыва.
Сморщенное желтое лицо китайца казалось страшно древним.
Сколько лет было этому человеку? Пятьдесят, а может быть, триста или пятьсот. В глазах его светилась чуть заметная лукавая усмешка, а худое желтое тело не способно было испытывать ни утомления, ни страдания.
Парохода не было, или он прошел
Я не мог сидеть или лежать неподвижно, как Ван-Фанг и шестнадцать мертвых китайцев. Если нет парохода, можно попытаться переплыть на этой джонке: на высоком берегу нам нечего было бояться дождя и бешеной реки.
Ван-Фанг отрицательно покачал головой.
— Джонку перевернет. Два человека не могут справиться с черной рекой.
— Но что же нам делать?
Острые плечи китайца, к которым прилип бумажный халат, чуть заметно поднялись.
— Ничего не делать.
— Ну, а если Амур поднимется еще выше? Ему остается вырасти на пол-аршина, чтобы проглотить нас всех, и живых и мертвых.
— Да. Остается немного. Шибкая вода.
Мне очень не нравилась покорность Ван-Фанга.
Он способен был спокойно дожидаться, пока косматая вода хлынет на клочок берега и закружит его самого и его ящики. Непонятно было, как этот маленький древний человек мог прожить с своей тупой покорностью, десятки лет скитаясь по безвестной тайге, полной опасностей, разыскивая свой мертвый груз от берегов Тихого океана до Байкала.
Угадывая то, что я подумал, Ван-Фанг поднял на меня свои маленькие глаза и сказал:
— Человек умирает, когда не хочет жить. Кто хочет жить, тот не умрет.
— Вот как! И думаю, что Амур совсем не будет справляться с тем, хотим мы жить или нет. Он проглотит нас, как ветку.
— Дождь, Амур, туманы, все это большой сон, — ответил китаец. — Есть два сна: один настоящий, другой как вода. Ты боишься потому, что тебя обманули видения. Я не боюсь и они не боятся, — Ван-Фанг указал на ящики.
— Ну, им-то нечего бояться! Не попробовать ли нам спуститься на джонке ниже? Может быть, найдем какой-нибудь бугор, куда не достает вода.
— Когда придет время, — ответил Ван-Фанг все с тем же раздражавшим меня спокойствием.
Быстро сгущались лиловые сумерки. Не было уже видно середины реки, где плыли горбатые драконы с иззубренными спинами.
Черные скрутившиеся змеи под берегом поднялись еще выше и, сидя на грязной земле, я видел их извивающиеся тела; слушал, как тихо и ласково сосет вода желтую обвалившуюся глину. Но страха смерти не было. Казалось невозможным и нелепым, чтобы через час или два я был таким же неподвижным трупом, как те шестнадцать китайцев в ящиках.
Мокрая одежда прилипла к телу, ноги давили тяжелые ботинки в комьях грязи. Я сидел под мокрыми кустарниками и думал, что, может быть, Ван-Фанг и прав.
Все это мне снится. Потом придет другой сон и в том сне я буду жить в Китае, Индии или
Все это станет сном. И мне было безумно жаль того сна, который я вижу тридцать с лишним лет.
— Эй, Ван-Фанг! вода все прибывает, надо уходить!
Китаец не ответил. Он возился около своих ящиков; сквозь всплески реки я услышал визг гвоздей.
— Что ты делаешь?
— Надо поднять крышки. Если черная вода пойдет на берег, эти люди должны встретить ее с открытыми лицами.
Китаец выбрасывал намокшую солому и что-то бормотал, низко наклоняясь над ящиками. Любопытство пересилило у меня страх. Я подошел ближе и взглянул на мертвый груз Ван-Фанга.
— Все эти люди, — сказал китаец, — видели в последней жизни плохой сон. Вдали от родного дома они скитались по тайге; голодали, мерзли, мокли под дождем, и пойдут в новую жизнь, увидят новый лучший сон. Теперь они последний раз спешат к родным полям, где их давно ждут. Но, если черная вода унесет Ван-Фанга, они не будут на него сердиться, потому, что он хорошо делает свое дело.
— Уедем отсюда, — настойчиво повторил я. — Джонка прочна, и на ней можно выбраться к другому берегу.
Ван-Фанг ничего не ответил и молча уселся рядом со своими трупами. Они лежали, обращенные лицами к Амуру и, казалось, жадно, как и мы, слушали отвратительный захлебывающийся шепот воды под крутым берегом.
Было так темно, что я едва различал фигуру Ван-Фанга и тяжелую чащу кустарников, свисавших над водой.
Человек уверен в своем бессмертии сильнее, чем в том, что дважды два четыре. Никто и ничто не может лишить его этой уверенности, и поэтому солдат, который, цепляясь окровавленными руками за колючую проволоку, идет в атаку, так же далек от мысли о своем полном уничтожении, превращении в ничто, как и тот, кто после трудового дня спокойно ложится в свою постель.
На осыпавшемся клочке земли, охваченном бешеной рекой, я все еще не мог представить себе конца. Что-то должно было жить, и никакие волны не могли смыть и унести в разверстый мрак то вечное, что хотело и должно было жить.
— Ну, наш сон плохо кончается! — сказал я Ван-Фангу или кому-то другому.
— Их было много, — равнодушно ответил китаец, — не надо жалеть…
Он вдруг замолчал и потом что-то с волнением заговорил по-китайски. Я не мог понять, к кому он обращается. Все так же лениво хлестала вода в Амуре, все так же кто-то сторожил нас в темноте, в чаще под кустарниками и на широком просторе реки.
— Скорей джонку! — закричал неожиданно Ван-Фанг, испуганным, дрожащим голосом. — Помоги мне поднять их! — он указал на ящики.