У подножия Саян (рассказы)

Бельский С.

— Пусть! Я ничего не жду и мне ничего не надо!

II

Прошла осень. На кладбище я не ездил, потому что притворялся занятым важными делами, а по вечерам сидел в ресторанах, выбирая такие углы зала, где было больше света и движения.

У себя в квартире ночью я зажигал все лампы и большую люстру, свет которой отражался в зеркале против кровати. Я работал, как актер среди размалеванных декораций, но мучительно сознавал, что где-то рядом безграничная, холодная пустыня, невидимая бездна, куда я свалюсь и буду лежать в сизокрылой тени берез, под грудой свеженарытой рыжей земли. Может быть, в этом новом сюртуке,

наглухо застегнутом на все пуговицы. Рука, моя рука! которая держит сейчас хрустальный стакан, будет гнить медленно и долго, долго и медленно! Иногда я осторожно смотрел на лица, окружающих меня мужчин и женщин, притворявшихся, как и я, бессмертными, чтобы угадать, какие лица будут у них тогда.

Смерть — великий художник! Еще за несколько часов до конца она, неслышная и невидимая, садится на постель и принимается за работу. Спокойно и не торопясь, кладет она тени около глаз, на висках; заботливо разглаживает морщины на лбу, заостряет подбородок и заставляет улыбнуться особенной, своей улыбкой, которая то едва заметна в углах рта и линиях около носа, то поднимает губы так, что мертвое лицо смеется печально и важно или злобно и горестно. Глаза чаще всего остаются полуоткрытыми. Из-под опущенных ресниц мертвый может видеть свои скрещенные на груди руки и дорогие лица, наклоняющиеся к этим рукам для последнего, долгого, мучительного поцелуя.

Меня так занимала эта работа смерти, что я часто оказывался в обществе мертвых. Они сидели вокруг меня в театрах, в газовых белых платьях кружились на сцене, болтали за мраморными столиками в ресторанах, пили и смеялись в то время, когда я представлял себе, как они, важные и неподвижные, с странными улыбками будут лежать в своих блестящих глазетовых гробах, в черной пасти могил, среди зеленых ветвей, набросанных по краям, чтобы скрыть грязную землю.

Выпал уже первый снег, когда я встретил ту молодую женщину, с которой познакомился на кладбище. Она сняла траурное платье, но в ее прелестном лице, глубоких глазах было по-прежнему выражение печали и ужаса.

Мы встретились на набережной. В черной воде дрожала огненная лента фонарей и, кружась, плыли первые льдины.

Она сама подошла ко мне.

— Почему вы перестали бывать на кладбище? Я хотела увидеть вас еще летом, — спросила она.

— А вы все еще верите в чудеса?

— Я теперь знаю! — сказала она, загадочно улыбаясь. — И хочу, чтобы знали вы, но это так тяжело!.. — В ее глазах мелькнуло выражение безграничного отчаяния.

— Я тоже знаю! — ответил я, стараясь улыбнуться.

Есть река, вот эта чугунная решетка, туман и лед. Есть только тот мир, который я вижу. Другого мне не надо! Я взял ее за руку. Мне захотелось разбудить ее от тяжелого сна, вернуть к жизни.

— Нет! — оказала она, отнимая руку. — Все это только призрак. Они ведь возвращаются.

— Кто?

— Мертвые, — ответила молодая женщина, испуганно смотря в открытый перед нами немой и печальный мрак над холодной рекой.

Я придержал рукой шляпу, которую чуть не сорвал порыв ветра, и ответил с раздражением:

— Забудьте об этом! Надо жить среди живых. Смотрите на меня! Я вылечился от той болезни, которая вас и меня захватила около могил: мы были неосторожны и слишком близко заглянули в их мрачную глубину.

— Поздно, — глухо сказала она, отворачиваясь. — Приходите ко мне и вы увидите… — Она сказала адрес и торопливо, не прощаясь, ушла.

Я хотел отказаться. Какое мне дело до безумия этой несчастной, которая

не находит силы освободить себя от власти мертвого! Я ненавидел ее мужа, потому что, может быть, это он оттуда держал в своих оцепеневших руках молодую жизнь.

— Не пойду! — говорил я себе вечером, когда сидел в ярко освещенной спальне.

Но на другой день звонил у дверей ее квартиры, готовый к борьбе и сам пугаясь этой борьбы.

Она сама отворила мне дверь в темный коридор, заставленный шкафами, и молча проводила меня в большую комнату, не то гостиную, не то столовую, среди которой на длинном столе горели в бронзовых подсвечниках две свечи.

— Здесь? — спросил я, точно между нами было что-то условлено, разглядывая темные углы.

— Здесь, — ответила она тихо. — Он не любит сильного света.

— Он? Кто же это он? — спросил я, бросая на стол перчатки.

— Мой муж!

— Вы хотите, чтобы я его увидел? — сказал я, не замечая нелепости моего вопроса.

Она села, закрыла лицо руками и заплакала, как плачут дети. На ее пальцах сверкали слезы или брильянты на кольцах.

В соседней комнате послышался глухой шум, точно что-то упало на ковер.

— Это он! — сказала она, вытирая слезы. — Видите, я сегодня надела синее платье. Он любил синий цвет.

И вдруг я услышал, как кто-то осторожно отворяет дверь за моей спиной, закрытую тяжелой портьерой.

— Что это? — спросил я, чувствуя приближение ужаса и вставая с дивана. — Говорите же, зачем вы меня звали сюда?

Мне стыдно было моего страха и того, что я не умел его скрыть.

Она в свою очередь встала, заговорила быстро, бессвязно, стараясь уловить руководящую нить в том мрачном бесконечном лабиринте, в котором блуждала ее душа.

— Я любила слишком сильно. У меня не было другой жизни, кроме его жизни. Когда это случилось так внезапно и так странно, я задыхалась, как в могиле, и все ждала. Мне не нужно было воскресения через тысячи лет, новой какой-то жизни в царстве бесплотных теней, потерявших все земное. Я хотела его близости, теперь, здесь! но он не приходил. Только там на кладбище, над могилой, мне казалось иногда, что он меня слышит и зовет так же, как я его звала. Может быть, мои страдания не давали ему уйти навсегда, он блуждал где-то вокруг меня. Я это чувствовала и несколько раз хотела уйти к нему. На кладбище я носила с собой яд, но ведь тогда бы и меня не было, вот такой, какой вы меня видите. Я заблудилась среди могил, в синих тенях, в вечных сумерках. И поверите ли, он меня утешал. Я слышала его голос. Он был во всем и нигде! Вы никогда не обращали внимания, как странно качались и вздрагивали на кладбище ветви деревьев? Рядом со мной была чья-то другая тень. Не знаю, почему вы ее не видели там, около могилы; и когда я долго, долго смотрела на эту тень, она начинала двигаться. По ее движению можно было угадать, что он то сидит рядом со мной, то встает и ходит около решетки склепа.

Мне было ее жаль до слез и потому я не спорил, не старался ее разуверить.

К чему? Она зашла слишком далеко и никакое солнце не осветит тех сумерек, в которых она жила, тяжелого склепа, в котором безумие дает, может быть, лучше утешение.

— Помните, мы говорили с вами о перевоплощении? Он угадал мое желание. Его нет больше в могиле, нет с Богом, с той мировой душой, о которой вы говорили, — он здесь, со мной! Вот, смотрите! — Она наклонилась к столу, взяла подсвечник и, подняв его над головой, осветила угол большого портрета.