У птенцов подрастают крылья
Шрифт:
Я сразу понял, что нужно играть не просто роль, не просто заучить и говорить самому слова роли, а нужно играть другого человека, как Ольга Владимировна сказала, «перевоплотиться» в него. Продумать, как он живет и действует, помимо того частного случая, того положения, которое описано в данной пьесе, а живет вообще, каждый день. Как он работает, как относится к своей службе, начальству, товарищам, вообще, что он за человек… Вот когда продумаешь, прочувствуешь все это, когда влезешь, как говорится, «в его шкуру», тогда, верно, и роль поймешь; она получится живой,
Но особенно меня поразило, когда Ольга Владимировна начала нам рассказывать о художественной правде актера и театра вообще.
Ольга Владимировна говорила:
— Не думайте, что драматург — это все, это творец, а актер, вроде попугая, должен только слепо повторять то, что написано в пьесе. Нет, друзья мои, это совсем не так: театр, его режиссер и актеры — это такие же вполне равноправные творцы, как и сам автор пьесы.
Два актера могут одну и ту же роль играть совсем по-разному, подчеркивать те или иные стороны данного действующего лица. Нельзя, конечно, менять текст роли, нельзя от себя ничего присочинять или выбрасывать отдельные слова. Но сами-то слова можно произносить совсем по-разному, с разными оттенками, вкладывая в них порой даже различный смысл. И образ человека от этого целиком меняется.
Возьмите хотя бы Чацкого из «Горе от ума» в исполнении двух великих актеров: Мамонта Дальского и Качалова. Ведь это же два совершенно различных человека. В трактовке и исполнении Дальского Чацкий — это гордый, вдохновенный борец за все светлое, передовое, борец против рутины, против обывательщины, борец, которого так и не сломила эта обывательщина. Он уходит со сцены с гордо поднятой головой. И его последняя фраза:
Пойду искать по свету, Где оскорбленному есть чувству уголок. Карету мне, карету! —эта фраза звучит мужественно. Чацкий не сдается. Он еще повоюет, он еще будет искать и, наверное, найдет такой уголок.
И та же самая фраза у Василия Ивановича Качалова звучит совсем не гордо, а просто трагически. В ней вопль души, трагедия человека, увидевшего, что все, к чему он стремился, ради чего скакал, не зная устали, в Москву, все лучшее, даже любовь, оказалось ложью. В его исполнении эта заключительная фраза звучит не менее сильно, но только совсем по-иному…
А вы знаете, друзья, — вдруг как бы перебила себя сама Ольга Владимировна, — даже и вся пьеса может звучать совсем по-разному, может, даже вовсе не так, как это задумал автор. Такое именно случилось с великим писателем Чеховым и с нашим замечательным Художественным театром.
Когда Антон Павлович увидел постановку своей пьесы «Дядя Ваня», он сказал, что это совсем не то, что он написал, но это гораздо лучше. То же самое сказал он и про постановку «Вишневого сада». Режиссер и весь коллектив театра может прочесть и понять пьесу совсем не так, как это задумал автор, и пьеса от этого в ряде случаев не проиграет. Конечно, в
Ольга Владимировна помолчала и, улыбнувшись, добавила:
— Ну, мы с вами не будем так далеко заходить, чтобы спорить с драматургом насчет трактовки пьесы. А вот продумать, понять, а главное, прочувствовать всю ее и характер каждого действующего лица — вот это сделать мы обязаны. Без этого и спектакля не будет, а будет типичное любительское представление.
Обсуждали мы с Ольгой Владимировной пьесу «Бедность не порок» несколько дней подряд. В это же время Ольга Владимировна понемногу приглядывалась к нам, намечала, кто, по ее мнению, более подходит к какой роли.
И вот наконец наступил день распределения ролей. В этой пьесе я мечтал только об одной-единственной роли — роли Любима Торцова. Мечтал о ней так же, как можно мечтать о том, что вдруг вместо глубокой осени завтра наступит весна: мечтал без всякой надежды. Роль эту Ольга Владимировна предложила Ване Благовещенскому, да он и всегда считался у нас первым трагиком.
Остальные роли мне все были одинаково чужды и неинтересны, да я и вообще не думал о том, что мне какую-нибудь дадут. Ну, хорошо, если предложат участвовать в какой-нибудь массовой сцене.
И вдруг Ольга Владимировна прямо после Вани обратилась ко мне:
— А вам бы я предложила попробовать роль Мити.
Я не поверил своим ушам. Ведь роль Мити одна из ведущих, неужели мне ее доверят?! Я так растерялся, что не знал, что и отвечать.
— Конечно, пусть попробует, — улыбнувшись, поддержал это предложение Сергей Леонидович и уже совсем некстати добавил: — Он ведь у нас и в жизни красная девица, ему Митя очень подойдет.
Все это меня ужасно смутило. Но я все же нашел в себе достаточно мужества, не отказался от роли, а сказал, что попробую.
Роль Гордея Карпыча взял Сергей Леонидович. Коршунова предложили Толе Конакову. За ним уже упрочилось право играть разных негодяев. Миша Благовещенский должен был играть молодого развеселого купчика Разлюляева. Эта роль к нему должна была очень подойти.
Роль мальчика Егорушки Ольга Владимировна совершенно неожиданно для всех нас предложила Насте Богоявленской, очень хорошенькой, задорной девушке. В ней и впрямь было что-то мальчишеское. И острижена она была как мальчишка. А главное, очень ловко умела плясать русскую вприсядку.
Кому достались другие роли, я уже не помню.
Ясно помню только одно: шел я домой из нардома совсем не с радостным чувством. Роль тихого, забитого приказчика Мити, который любит дочь своего хозяина Гордея Карпыча, мне совсем не нравилась.
Я до сих пор считаю, что умная, отлично разбиравшаяся в людях Ольга Владимировна в данном случае была совсем неправа. Застенчивому человеку играть застенчивого же, то есть по сути дела самого себя, выставлять напоказ свою застенчивость, очень нелегко. Гораздо легче спрятаться за какой-то другой, отличный от тебя образ.