У Пяти углов
Шрифт:
— А кто он?
— Композитор. Ты, наверное, не слышала. Варламов.
— Потрясающе! И ты молчишь?! Как же можно не слышать?!. Нет, и она битый час молчит! Всегда была такая! Познакомь нас скорей!
Ксана подумала, что Олька переигрывает. Хотя, выходит, все-таки слышала фамилию? Слушала ли музыку — вопрос другой.
— О чем разговор. Обязательно познакомимся!
А знакомить их как раз и нельзя. Под любым предлогом. Потому что Олька заведет разговор про индуса из ГИТИСа, про выступления Ксаны — а Филипп сделает квадратные глаза,
— Заходите поскорей! Непременно! Я только посмотрю, когда Дима вечером свободен… А как муж отпускает тебя в
— По-разному устраиваемся. Уезжает часто в Дом творчества. У них дом в Репино на самой границе с Комарово. Очень удобно: отдельные коттеджи, тихо, природа.
— Потрясающе! И мы часто ездим в Комарово. В ВТО. Даже в гостях в вашем были — там ходьбы пятнадцать минут. Ну правда, наш дом старый, плохонький, один душ на этаж, не то что ваш роскошный композиторский. Ну, наверное, у вас и здесь квартира — первый класс. Это мы убегали с Маклина, когда удавалось мобилизовать бабушек… Так, значит, до скорого. Непременно! Надо же — живем на одной улице, чуть не в соседних домах! Потрясающе!
Ксана снова подпрыгнула, и они с Олькой расцеловались.
Нечаянная встреча сбила Ксану с хозяйственных мыслей, и она не сразу вспомнила, что же ей нужно покупать. А когда вспомнила, все равно продолжала думать с невольной завистью: вот и квартира у Ольки отдельная в самом центре, и книгу пишет — а в училище была самой ленивой, едва дотянула до выпуска. Хотя, конечно, «ленивая балерина» — понятие условное, семь потов прольет хоть самая ленивая, но в сравнении…
Когда Ксана притащилась наконец домой с полными сумками — взмокнув по дороге несколько раз, — из-за двери звучал все тот же отрывок, который Филипп затвердил сегодня с утра. Ну вот, его идеал достигнут: он творит — она приходит навьюченная из магазинов. Сам Филипп как раз не любит этого слеза: творчество, а Ксане, наоборот, нравится: потому что оно подчеркивает избранничество тех, кто посвящен в это высшее человеческое состояние. Ну что ж, пусть творит — только творчество и может оправдать эгоизм. Вот только творчество всегда нелогично. Это-то Филиппу и мешает: логика и пунктуальность. Сейчас выйдет и начнет: «А сколько сейчас времени? Как же можно не знать, сколько времени? Это все равно что не чистить зубы — негигиенично!» Да, все у него пунктуально и логично…
Вот только логично ли он женился на Ксане? Ну, слава богу, не по расчету: ни квартиры, ни денег, ни полезных знакомств Ксана ему не принесла, это точно. Значит, по любви? Но он вообще ни разу не сказал, что любит ее. Ни разу!! Может быть, ей это и не нужно, но все-таки. Ни разу… И предложение сделал так: «Знаешь, нам надо зарегистрироваться, чтобы вместе ездить — в дома творчества, в гостиницы». Вот и зарегистрировались, раз надо. Никогда не бормотал бессвязно: «Ах, любимая… единственная… солнышко…» — ну мало ли. Если бы ему это сказать, он сморщился бы, наверное, от предположения, что он мог бы бормотать такую банальность: «Солнышко». Нет, ей не нужны всякие такие слова, но обидно же: ни разу… Наверное, теперь уже раскаялся, что связался, уже ищет себе другую — молодую, с квартирой.
Ксана оттащила свои покупки в кухню. Редкий случай: тут никого не было, даже вечной Антонины Ивановны. Ксане захотелось снова выпить чаю. Даже не для бодрости, а чтобы полнее почувствовать, что она в кухне одна, вообразить себя в отдельной квартире — вот как Олька!..
Гость появился, кажется, вместе с Николаем Акимычем. Ксана, само собой, была в кухне и не видела, как они вошли.
Филипп явился озабоченный:
— Ну как у тебя? Уже шесть.
Всегда «уже
— Все готово. Почти. Подождите еще минут пятнадцать.
— Твои пятнадцать означают не меньше чем сорок пять.
Неисправим!
Как успею. Я без дела не стою, между прочим. А вы его пока занимайте. Неужели не о чем поговорить?
— Есть о чем. Только зачем столько всего?! Целый прием! Пару закусок — и достаточно.
Ему хорошо говорить. За пустой стол гость осудит не его, а ее.
— Сейчас. Только не стой над душой, пожалуйста.
— Пожалей меня: я, между прочим, не обедал. Он и правда же не ест днем — неизвестно почему. Но когда гость, как-то некогда думать о своих домашних.
Да, Филиппу хорошо торопить, когда самому делать нечего, а Ксане нужно и все сделать, и самой переодеться, накраситься — не выйдешь же к гостю с таким рылом.
Макар этот — так Ксана и не вспомнила фамилию — оказался высоким, тощим, как Ксана и ожидала. Особенно хороши волосы: совсем белые, вьющиеся, они нимбом поднимались над большим лбом, который не портили даже ранние залысины. Обидно только, если этот Макар вскоре облысеет: когда у поэта вдохновенная шевелюра, это замечательно, а лысый поэт смешон. Рядом с гостем вдруг сразу стало видно, какой старый уже ее Филипп — ну не старый, но поживший. Да, поживший, потрепанный, — Ксану охватило редкое в последнее время чувство жалости и нежности к мужу. Бедный Филипп — сам небось думает, будто все еще молодой. Чувство жалости и нежности — но и спокойнее стало на душе: если уж Ксане показался пожившим и потрепанным, то молодым девочкам он должен казаться и вовсе стариком — так что не очень на него польстятся. Хотя некоторые все равно польстятся: не на внешность, а на само звание — композитор…
Николай Акимыч рассказывал раньше, что этот их местный поэт — порядочный нахал, а на самом деле Макар вел себя довольно-таки скованно. Николай Акимыч, само собой, демонстрировал изготовленный им макет колокольни, фотографии своих прежних макетов — как всегда, не закрывал рта. А гость покорно все рассматривал и держался как в музее.
Ксане стало его жалко — да и приятно было прервать самодовольные разглагольствования свекра!
— Хватит! Хватит! Давайте садиться!
И улыбнулась отдельно Макару, уверенная, что улыбка у нее сохранилась молодой, хотя сама она уже постарела — увы…
— Да-да, садимся! — поддержал бедный изголодавшийся Филипп.
Николай Акимыч пытался напоследок показать еще одну фотографию, но Ксана торопила:
— Хватит! Садимся! Макар, мойте руки, а то тут кругом пыль и стружки!
Да-да, Николай Акимыч разводит грязь, и она не собирается это скрывать!
Макар не очень уверенно посмотрел на Николая Акимыча,
— Ладно, иди, раз хозяйка зовет, — смилостивился тот
Когда он вернулся, Ксана заставила его резать хлеб. Пока она на кухне, не могли нарезать без нее!
— Вы едите такой, Макар? Это карельский. Филипп у нас другого не ест.
— Мне все равно. Я и не знал про такой.
До чего же стесняется! А еще говорят, что современная молодежь развязная! И на Филиппа все время смотрит так почтительно — даже смешно.
Ксана когда-то была такая же: не обращала внимания, что ест, лишь бы иногда перекусить чего-нибудь. Да и сейчас — старается она только ради Филиппа, самой-то ей безразлично. И оттого, что сама была такой же, особенно хотелось подкормить Макара — пусть поест как следует, может, поправится, не будет таким тощим! Живет ведь, похоже, в общежитии, известно, как там питаются мальчишки.